Смерть пэра

— Должно быть, этим многое объясняется, — выразительно добавил Генри, пристально глядя на Фриду.

— Как-то раз, — фыркнул Колин, — тетушку Кит случайно заперли в вокзальной уборной и она просидела там целых шестнадцать часов, потому что никто, разумеется, не слышал ее шепота: «Будьте так добры, выпустите меня, пожалуйста, будьте любезны!»

— И разумеется, она слишком хорошо воспитана, чтобы закричать или там заколотить каблуком в дверь, — прибавил Стивен.

Плюшка звонко рассмеялась, а Майк, не имея понятия о причине веселья, все равно разразился чудесным младенческим хохотом — просто за компанию.

— Это шляпа, — предположила леди Чарльз и водрузила это на голову.

— Это грелка на чайник, — возразила Фрида. — Как вульгарно со стороны тети Кит.

Вошла Нянюшка. Она была классическим воплощением всех нянь: важная, категоричная, верная, нелогичная, назойливая и восхитительная. Она остановилась в самых дверях и произнесла:

— Добрый вечер, миледи. Патриция, Майкл, вам пора.

— Ой, ну, Нянюшка, — запищали Плюшка и Майк. — Еще не пора, не пора! Ну, Ня-я-янюшка!

— Посмотри, Нянюшка, — сказала леди Чарльз, — что прислала мне леди Катерин. Это шляпа.

— Это футляр для грелки, миледи, — изрекла Нянюшка. — Патриция и Майкл, скажите «спокойной ночи» и пойдемте.

2

Этот ее приезд был первым из множества. Роберта провела в «Медвежьем углу» зимние каникулы, а когда пришли длинные летние каникулы, она снова оказалась там. Привязанность четырнадцатилетнего подростка, единственного ребенка в семье, бывает столь же сосредоточенной, сколь и страстной. Всю жизнь Роберта возлагала всю свою любовь на единственный алтарь. В четырнадцать лет с чудовищной простотой она отдала свое сердце Миногам. Однако это была не просто подростковая влюбленность. Она так и не выросла из этого чувства. Встретившись с ними после долгой разлуки, она сумела посмотреть на них со стороны, но чувствовать себя посторонней уже не могла. Ей не нужны были никакие другие друзья. Пышность и странный для Новой Зеландии образ жизни не имели ничего общего с той притягательностью, которая заворожила Роберту. Если бы тот самый крах, о котором так часто говорили в семье Миногов, в самом деле настиг их, они принесли бы с собой свое очарование в какой-нибудь ветхий домишко в Англии или Новой Зеландии, а Роберта обожала бы их по-прежнему.

Через два года она уже очень хорошо их знала. Леди Чарльз, абсолютно безразличная к разнице в возрасте, всегда говорила с Робертой о семейных делах с полной откровенностью. Эти откровения в немалой степени льстили Роберте, но и сбивали с толку. Она в ужасе слушала рассказы о неминуемом крахе, о том, что нужно немедленно где-то достать тысячу фунтов, о том, что Миноги вот-вот опустятся на самое дно, и соглашалась, что леди Чарльз может сэкономить, прекратив подписку на «Панч» и «Тэтлер», и что все прекрасно могут обойтись за столом без салфеток. Миногам казалось, что они сделали хитроумный стратегический ход, купив вторую машину — поменьше и подешевле, — чтобы не так сильно изнашивался «роллс-ройс». В тот день, когда прибыла новая машина, все отправились на пикник в обоих автомобилях, а леди Чарльз и Роберта обменялись удовлетворенными взглядами.

— Действовать исподтишка — вот моя тактика, — заметила леди Чарльз, когда она и Роберта разговаривали у костра на пикнике. — Я постепенно отлучу Чарли от большой машины. Ты же видишь, ему уже понравилось водить этот вульгарный кошмар на колесах.

Зато, к сожалению, близнецам и Генри понравилось водить «роллс-ройс».

— Ну должны же у них быть хоть какие-то радости, — сказала леди Чарльз и отказалась от новых платьев. Она всегда с готовностью отказывала себе в чем-то, причем так радостно и легко, что только Генри и Роберта замечали, что она задумала. Дент, ее горничная, которая дружила с местным ломбардщиком, отправлялась в ближайший город в экспедицию с драгоценностями леди Чарльз. Поскольку у леди Чарльз украшений было множество, они служили прекрасным источником дохода.

— Робин, — говаривал Генри Роберте, — что стало с маминой изумрудной звездой?

Роберта страшно смущалась.

— Она ее заложила? — спрашивал Генри и добавлял: — Можешь ничего не говорить. Я так и знал.