Смерть – плохая примета

Мария побоялась даже не то что обернуться, а хоть чуть-чуть скосить глаза – кто появился сзади?! – взгляд приковывала к себе строгая дама с кружевным воротничком. Она смотрела Маше в глаза и –знала!

– Ой, да у нас гости… – пробасил тот же старушечий голос от двери. Застывшую столбом Марью обходить стала крепкая костистая бабка в дорогом спортивном костюме из коричневого плюша.

Бабулька не закончила интонационно требующего продолжения восклицания, остановилась напротив Маши, и в тот же миг исчезли последние сомнения – они все знают. В этой квартире знают, что Маша сбежала из милиции, что прячется, что ее разыскивают за –убийство… Вторая женщина, прищурив буравчики-глаза, рассматривала Марью без испуга и стеснения и словно бы прикидывала – сразу в милицию бежать или связать вначале?

– Познакомься, Наденька, – мелодично произнесла хозяйка Аврелия, – это Маша Лютая. Я не ошиблась? Вы – Мария Лютая?

Шея, из которой до последней косточки исчез позвоночник, безвольно поколебалась.

– Я не ошиблась, – констатировала дама.

– Я сейчас уйду, – облизав губы, хрипло проговорила Марья, попятилась и уперлась спиной во входную дверь.

– А косынка? Вам больше не нужна косынка?

Совершенно ничего не понимая, Мария перебрасывала взгляд с одной женщины на другую, но рука ее уже перестала нащупывать сзади дверную ручку.

Бабулька, которую хозяйка кота назвала Наденькой, тоже мало что понимала. И, словно объясняя ей что-то значимое, первая женщина – Софа – сказала:

– К ней, Надя, Марк пошел.

– Как – пошел?

– На руки. Сбежал из дома, пока мы Настеньку с Алешей провожали, забрался на последний этаж и часа полтора сидел вот с этой красавицей.

– А-а-а… – словно бы облегченно протянула бабушка в спортивном костюме.

Нереальный диалог двух женщин дал Маше передышку, резко обернувшись, она дернула дверную ручку…

– Подождите, – остановил ее все так же невозмутимо требовательный «книжный» голос. – Я вы несу вам косынку.

Софа оставила гостью наедине с суровой Наденькой, чем-то неуловимо похожей на артистку Фаину Раневскую, на миг отразилась в старинном зеркале и свернула в коридор, где раньше исчез котик.

Маша отпустила дверную ручку, страх, безжалостно высосавший последние силы, подломил колени, и, стыдясь безволия, не напрашиваясь на жалость, Марья сползла вниз по дверному косяку. Села на корточки в углу, образованном толстой стеной и дверью, мертвыми, как переваренные макаронины, руками оплела колени.

По щекам, без всякого приказа заструились слезы.

– Ну, ну, ты что, красавица? – сердобольным баском произнесла «Раневская». – Никто тебя тут не обижает…

– Вот. – В прихожую, с двумя платками в вытянутой руке, вернулась Софа. – Возьмите.

Маша помотала головой, но звук «спасибо» не вылетел из стиснутого, клокочущего слезами горла, застрял и оборвался. Проклиная себя за слабость, Марья уткнула голову в колени, всхлипнула.

На тихий плач из коридора выбежал пушистый кот. Поставил передние лапы на Машины ноги, ткнулся мордочкой в мокрую щеку.

– Да-а-а, – озадаченно протянула Надежда. —

К плохому человеку не пойдет… Ни за что не пойдет.

Ты вот что, красавица, вставай, умойся…

Через полчаса умытая Мария сидела в большой странной комнате за накрытым скатертью круглым столом.

Все в этом доме удивляло: хозяйки, проявившие странное великодушие к беглой «преступнице». Несоответствие вещей: окруженный допотопной мебелью, вдоль стены стоял дорогущий домашний кинотеатр «Пионер». На древнем, даже скрипучем столе с поцарапанными, видимыми из-под скатерти ножками – изящнейший сервиз и чудная скатерка. В хрустальной вазе пышная сирень. Мебель, одежда, техника, все было перемешано, все было из разных эпох, разных стилей жизни, диаметральных возможностей кошелька. Дорогая техника смотрелась свежей заплатой на старом одеяле выцветших обоев. Возле тонкой фарфоровой розетки с вареньем лежала простецкая железная ложка с почерневшими завитками на черенке. И было непонятно, что тут чему не соответствует: устаревшая мебель современному, брызжущему дороговизной телевизору, старые ложки тонкому сервизу (ложкам тетушки, кстати, соответствовали вполне) или серебряная сахарница и прихотливые щипчики желтоватому кусковому сахару?

Все перепуталось, смешалось в этой комнате. Вещи ничего не говорили о своих хозяевах, а наоборот – вносили еще большую сумятицу.

Кто они, эти две пожилые женщины? Они не соответствовали даже друг дружке! Одна – Софа, седовласая дама с исключительными манерами вдовствующей герцогини; Надежда – бабушка, каких две сотни на каждой улице…

Они – подруги? Соседки? Странно прижимистые пенсионерки – о скудных пенсиях вопил здесь каждый стул! – сумевшие по какой-то прихоти добавить к допотопной мебели динамики «Пионера»?!

Или родственницы каких-то богатеев, делающих подарки бабушкам – сервизы, скатерти из французского льна, телевизоры?..

Но почему не мебель?! Не люстру, взамен истлевшему абажуру над круглым столом?! Комод рядом с «Пионером» и вовсе выглядит дико!

Странно. Все странно в этой квартире. Коммуналка, не коммуналка – общая гостиная…