Смерть по-соседски

От злости хотелось что-нибудь пожевать, и я прошел к холодильнику, но продуктов там было не больше чем вчера. То есть во вторник. То есть ничего. На нижней полке морозильника лежало что-то окаменевшее и замотанное в полиэтиленовый пакет, но есть вдруг расхотелось, и я с силой захлопнул дверцу, на что старый холодильник мгновенно отреагировал угрожающим рычанием. Не хватало, чтобы еще и он сломался, хотя если задуматься, какая разница – все равно морозить нечего.

Такой вот был день, и вечер оказался ничуть не хуже. Я без мотоцикла, телефона, денег, еды и сигарет! Вот что было самым ужасным. Поскреб для верности в прохудившихся еще прошлым летом карманах, но ничего, кроме оборванных бумажек и тканевых катышков не нашел, а ведь на эту куртку я имел надежды. Может, завалилась какая-нибудь монетка в дырочку и лежит себе там, думает, когда это Валя меня найдет?

Ненавижу свое имя! Валя! Сразу ведь и не поймешь, мужик или баба? Пардон, женщина. Ну, вот что стоило родителям назвать меня как-нибудь по-другому?! Например, Иосиф. Хорошее библейское имя, а при отчестве Исаакович, так и вовсе персонаж самой популярной книги. Или на худой конец Иваном. Иван Исаакович! Не звучит – гремит! Такой русский еврей. Хотя, если честно, евреем я себя никогда не чувствовал. Да и какой я еврей, если только по отцу такой? Мама была русской, я носил ее фамилию, и отец мой еще до моего рождения изменил свою «юношью» на мамину. Я подозреваю, что он и имя хотел сменить, но что-то, наверное, помешало.

Потом, когда стало возможным свалить на историческую родину, мои предки все же сменили фамилию на более подходящую в жаркой (во всех смыслах) местности, более известной, как Святая земля, ставшей им новой родиной. Я бывал там пару раз, но мне не понравилось. Очень жарко. В смысле погоды, конечно. Ни в каких боевых действиях я не участвовал, из взрывающихся кафе также не выбегал, но не мое это…

Никакой мелочи в карманах я не нашел да и откуда ей было взяться? В голове зрела смутная мысль, могущая спасти от голодной смерти, и я вновь подошел к телефону. Но тот зазвонил раньше, чем я успел прикоснуться к нему. Неприятности могли продолжиться, и я, как фаталист, склонен был думать, что черная полоса сегодня еще не закончится. Но это был сосед, Виктор Николаевич Осипов. Было странно, что он звонил мне, да еще в такое время, но мысль о сигаретах подстегнула мою вежливость, и я ответил:

– Слушаю вас, Виктор Николаевич.

– Валька, – он всегда называл меня так, с самого детства, – ты не мог бы зайти ко мне?

Его голос отчего-то дрожал. Или мне так показалось?

– Что-то случилось? – Я спросил не из вежливости – у соседа должны были быть серьезные причины, если он вдруг решился позвонить мне ночью.

– Пока нет, но это важно. Пожалуйста, зайди ко мне, – он замялся на мгновение, – один.

Я понял. Он терпеть не мог Кэт, и, когда мы встречались с ним в лифте и вынуждены были ехать вместе, он всегда отворачивался от нее и молчал. Дело в том, что однажды они крепко поругались. Он сделал ей замечание по поводу мусора, который она оставляла на полу, неаккуратно выбрасывая отходы в мусоропровод. Но она, истинная «арийка», возмутилась, что какой-то старик смеет ей что-то выговаривать, обозвала его старым ослом и почему-то пижоном. После того Виктор Николаевич перестал со мной здороваться, предпочитая дождаться другого лифта, нежели ехать с нами. Потому-то я и был удивлен его звонком, хотя ничуть не удивился просьбе прийти одному.

Я подошел к зеркалу, посмотрел на исхудавшее от треволнений лицо и вышел из квартиры. В тапочках. До его двери было несколько метров, которые я одолел за пару секунд, но дверь так резко открылась навстречу, что я чуть не врезался в нее всем телом.

На пороге стоял хозяин квартиры, одетый по всем канонам воинского устава. Я забыл сказать, что Виктор Николаевич был полковником в отставке. Кажется, пограничных или каких-то еще секретных войск, но, даже будучи на пенсии, он всегда одевался очень строго, хотя и в гражданскую, как сам ее называл, одежду. Сейчас же он был при полном параде, даже ордена висели, где им положено. В общем, настоящий полковник.

Он как-то по-детски поманил меня рукой, призывая двигаться чуть быстрее. Я вошел в квартиру, дверь тихо защелкнулась, и он, наклонившись ко мне, громким шепотом произнес:

– У нас мало времени, поэтому ничему не удивляйся, просто выслушай меня.

Увидев мои вскинутые брови, и не давая мне вставить ни слова, он продолжил:

– Не перебивай, а выводы сделаешь потом. Если они понадобятся.

Последняя фраза вышла слегка таинственной и немного грустной. Я выдержал половину Станиславского, на большее меня не хватило, и спросил, глядя ему прямо в глаза:

– Что случилось-то?

Он посмотрел на меня странным взглядом, в котором можно было прочитать и сомнение, и сожаление, и, наконец, решимость, после чего порывисто схватил меня за руку и потащил в комнату, другой рукой делая знаки, призывающие к молчанию. Я не сопротивлялся, так на меня подействовала вся необычность ситуации.