Смерть под псевдонимом

— Саймон, — сказала она, выцепив меня во время прошедшего раута (надо отметить, что к тому моменту мы уже обращались друг к другу по именам, и вообще казалось, что чем больше хереса поглощает Изабелла, тем более свойской и непринужденной она становится). Так вот… — Саймон, — сказала мисс Верьян, — мальчик мой, я хочу кое о чем тебя предупредить. — И, склонив голову набок, она уставилась остекленевшим взглядом на свой фужер, напоминая слегка подвыпившего попугая.

— Так в чем дело, Изабелла? — вывел я ее из задумчивости.

— Что? — Мисс Верьян постаралась сконцентрироваться. — Ах да… предупредить… Я должна тебя предупредить. — Она вполне четко выговаривала слова. — Поскольку ты у нас новенький, Гермиона наверняка навесила на тебя «Альбатроса». — Изабелла захихикала и тут же прикрыла рот рукой. — О Боже, зачем я все это говорю?

— Что там еще за «Альбатрос», Изабелла? — поинтересовался я, сдерживая улыбку.

— Это и есть та самая бестолковая книжонка нашей бестолковой Норы, — зашептала мисс Верьян и поглядела по сторонам, видимо, опасаясь, что ее подслушают. — Абсолютно ничего стоящего. Тошнотворное сочетание отъявленного вздора и несусветной чуши, подобное которому тебе вряд ли когда еще попадется.

— Что ж, спасибо за предупреждение, — медленно произнес я, с некоторым беспокойством глядя, как мисс Верьян начала раскачиваться взад-вперед. Только бы не рухнула!

— Не за что, мой мальчик, абсолютно не за что. Всегда рада тебе помочь. — Изабелла склонилась поближе, обдав меня винными парами. — Просто знай, что не нужно щадить чувства Норы, когда будешь высказывать свое мнение о ее писанине. — Она замолчала и, благопристойно прикрыв рот рукой, тихо рыгнула. — Эта женщина вовсе не обладает тонкой и чувствительной натурой, так что можешь разнести ее в пух и прах. С ее-то миллионами ей на все наплевать.

После этого, слегка покачиваясь, мисс Верьян отошла, оставив меня в некотором замешательстве. Что, кроме явной неприязни, заключалось в ее словах? Неужели книга Норы Таттерсолл и впрямь так плоха?

Теперь, просидев до четырех часов утра, моргая затуманенными глазами, я понимал, что Изабелла вовсе не преувеличивала. Написанное Норой, похоже, и в самом деле было худшим из всего, что я когда-либо читал. Изабелла даже проявила излишнюю мягкость в своей оценке. Если Нора когда и имела какую-нибудь собственную оригинальную мысль, то та, конечно же, давно умерла от тоски и одиночества. Все в ее «произведении» было заимствованным, причем не из самых лучших источников.

Конечно, следует признать, что имена существительные и глаголы в большинстве предложений — по крайней мере там, где эти части речи вообще присутствовали, — вполне согласовывались друг с другом. Но во всем остальном текст был просто ужасен. По сравнению с мисс Таттерсолл такой писатель, как Джеймс Корбетт, тянул чуть ли не на нобелевского лауреата.

Как только представишь, что человек из года в год пишет-переписывает одну и ту же книгу… Нет, в это трудно поверить! Как можно быть настолько слепой? Настолько глупой? Как можно быть такой мазохисткой? Во время разговора с Остином-Харом и мисс Верьян она казалась более смышленой, чем это явствовало из рукописи. Впрочем, уж мне-то известно, как по-разному может проявлять себя человек в обычном общении и на листе бумаги.

Я потряс головой в тщетной попытке выкинуть оттуда ужасную мешанину слов. Нора описывала одного персонажа как «человека с лицом, которое могло бы остановить часы, и не просто любые часы, он, наверное, мог бы остановить Биг-Бен, такой он был безобразный, но женщины тем не менее находили в нем что-то привлекательное, словно он был одним из тех мужчин, которых можно увидеть по телевизору продающими что-то скучающим домохозяйкам из Клефама, которым больше нечем заняться».

И это еще было не самое худшее предложение.

Сейчас, будучи вынужденным оценивать столь отвратительный текст, я уже каялся, что вообще согласился участвовать в этой конференции. Хотя, если вспомнить, у меня не было особого выбора. Ураган по имени Гермиона налетел так неожиданно, закрутил-завертел… и вот теперь мне приходится сидеть и разбирать всю эту ахинею.

Я вздохнул и снова взялся за ручку. Ну что можно сказать этой женщине по поводу ее бестолковой писанины? Существуютли такие формулировки, которые заставили бы ее должным образом воспринять критику? Сомневаюсь.

Если Нора так долго и упорно, в течение стольких лет продолжает корпеть над подобной галиматьей, она наверняка обладает невосприимчивостью к любого рода критике, конструктивной или деструктивной — не важно.

Промучившись с текстом еще какое-то время, я отложил листы в сторону, так и не написав никакого заключения. Может быть, придумаю что-нибудь попозже, к тому моменту, когда придется встретиться с Норой для обсуждения ее рукописи. Я чуть ли не содрогнулся при мысли о предстоящей встрече. Как мне смотреть в глаза этой женщине после прочтения такого вот опуса, вышедшего из-под ее пера?

— Саймон, ты все еще не спишь?