Смерть под Рождество

Тери Холбрук Смерть под Рождество

Пролог

Гейл Грейсон прожила на свете уже двадцать шесть лет, но до сих пор ни разу не видела, как хоронят мужчину. Жизнь мужчин всегда была как-то вне ее сознания. Бабушка с тетками, сидя бывало за круглым кухонным столом перед кувшином холодного чая со льдом, упоминали мужчин, как обычно привыкли говорить о кошках или о Боге, с презрительным пренебрежением и претензиями одновременно. Мужчин смерть вроде бы и вовсе не касалась. Большинство из них сгинули куда-то еще задолго до рождения Гейл, а те, кто продолжал существовать рядом, со временем становились какими-то нереальными, иллюзорными, и получалось, что ни женщины, ни даже сама смерть не могли заявить на них свои права.

Странно, но неожиданно она подумала об этом именно сейчас, когда сидела в своем широком кресле на двоих цвета махровой розы и хмурилась на свои опухшие лодыжки, что выпирали из кроссовок. Похороны, как Гейл их понимала, были делом чисто женским, чем-то вроде менструации, и их обязательно должен сопровождать хриплый не то плач, не то смех женщин-южанок с обвисшими животами. Еще ребенком, в Атланте, Гейл иногда задумывалась над тем, как умирают мужчины, и в ее представлении они умирали, как пауки, что водились в сарае на задах двора: скручивали кривые конечности, плотно сжимая ввалившуюся грудь. Женщины же, напротив, умирали величаво, восходя на небо в потоках радостного света, и их появление там возвещал хор звонких сопрано.

Она вытянула ноги прямо перед собой. Акушерка правильно говорила, зря ей не верила, что лодыжки сильно опухнут за пять месяцев. Гейл посмотрела на лодыжки женщины, которая находилась с ней в комнате и пыталась водрузить ей на колени чашку чая. Чашка задрожала на блюдце и угрожающе накренилась — только после этого женщина решилась ее убрать. У нее лодыжки были в полном порядке, очень симпатичные, можно сказать, изящные.

Правда состояла в том, что Гейл похороны нравились, и нравились всегда. Конечно, вслух она в этом никогда бы не призналась, как, впрочем, и никто из их семьи, хотя она была уверена, что все они чувствуют то же самое. По южным понятиям их клан был не очень многочисленным, поэтому встречи, когда собиралась вся семья, были не так уж и редки. Но похороны — это особый случай, вершина таких встреч. Смерть позволяла им пережить всем вместе возвышенное просветление и удовлетворение, какого не мог дать ни один пикник в предгорьях Джорджии.

В груди слегка закололо, чуть-чуть. Как будто там маленькая заноза. Она скосила глаза на свои лодыжки, и заноза исчезла.

— Значит, будут похороны, — неожиданно выпалила Гейл.

Откуда-то сзади протянулась рука и плотно сжала ее плечо. Дыхание было больше похоже на кашель, и оно обжигало ухо.

— Да, конечно, дорогая, похороны будут, но тебе ни о чем сейчас не следует беспокоиться.

«Если не сейчас, то когда? Если не я, то кто?» В общем, глупость какая-то лезла в голову. И Гейл отмахнулась от чужого дыхания у своего уха, как от назойливой мухи.

Сколько уже времени находятся здесь эти люди, она сказать не могла. Женщина, видимо, это она позвонила сегодня утром и сказала, что у них несколько вопросов — так, пустая формальность — и они приедут к двум. Но полицейские приехали позже. Гейл сидела в полумраке своего кабинета, когда в дверь дома постучались мужчина и женщина. Извинившись, они сказали, что обстоятельства переменились и теперь это будет уже не пустая формальность.

Вскоре после этого в дом просочилось довольно много мужчин. Они были, как духи, темные, с неразличимыми лицами, широкоплечие и двигались на удивление грациозно. Эти духи моментально растворились по всему дому, оставив ее сидеть здесь, в этом кресле на двоих. Мужчина сел на скамеечке для ног прямо напротив нее, а женщина заняла стул справа и спросила, не следует ли позвонить кому-нибудь. Гейл ответила, что не надо, что с ней все в порядке и никто ей не нужен. Но женщина все равно отправилась к телефону, и через несколько минут прибыл Оррин. И вот он стоит за спиной, от его дыхания Гейл становится нехорошо, а он еще изрекает такие глупости.

Она посмотрела на руки мужчины, сидящего на скамейке. У него были длинные пальцы с крупными ногтями. Пытаясь заглянуть ей в глаза, он подался всем телом вперед, и его ладони свободно раскачивались между коленями. Но лодыжки Гейл вдруг раздулись до размеров воздушного шара. Если бы сейчас эти люди подняли ее с этого кресла и понесли, она бы не удивилась. Это был бы полет вниз головой, и платье свесилось бы ей на плечи. Она плавно выплыла бы за дверь и дальше вдоль по улице мимо церкви, магазинов, полей, лесов, и так до моря. Гейл представила, как ее раздувшееся тело пролетает над церковью, и заноза вновь вонзилась ей в грудь.