Смерть после полудня

Маноло Бьенвенида — худший из закольщиков среди именитых матадоров, за исключением Каганчо. Эти двое даже не пытаются сделать вид, что соблюдают правила, а просто выполняют пробежку по косой линии, лишь бы как-то воткнуть шпагу, подвергая себя меньшему риску, чем даже бандерильеро. Я никогда не видел, чтобы Бьенвенида классно уложил быка, и лишь дважды за двадцать четыре боя в 1931-м он на моих глазах сделал это хотя бы грамотно. Его трусость в момент заклания омерзительна. Но поведение Каганчо в такие минуты даже омерзительным не назовешь. Это не страх, от которого одновременно пробивает пот и сохнет во рту у девятнадцатилетнего паренька, который не умеет убивать, потому что настолько перепуган исполинскими быками, что даже не стал этому учиться, а просто до тошноты боится рога. Нет, это хладнокровное, по-цыгански циничное надувательство публики, выполняемое самым бесстыжим, повергающим в праведный гнев жуликом и самозванцем из всех, кто когда-либо осмеливался казать нос на арене с быками. Беда в том, что Каганчо умеет убивать блестяще; у него достаточно высокий рост, что упрощает дело, и, стоит ему захотеть, он способен свалить быка по всем правилам, грамотно и в хорошем стиле. Но Каганчо никогда не идет на риск, если хоть что-то внушает ему мысль о возможной ране. Никто не спорит, что убийство опасно, даже в случае великого тореро, вот Каганчо и старается не оказаться в пределах досягаемости рогов, исключая ситуации, когда бык видится ему бесхитростным и предсказуемым, а за мулетой следует так, будто приклеился к ней мордой. Когда Каганчо сам себе доказал, что от быка не исходит опасность, он убьет его стильно, изящно, с выверенной точностью. Но стоит ему решить, что в быке таится хоть малейшая опасность, он ни за что не приблизится к рогам. Его циничная трусость есть самое отвратительное попрание духа корриды; с ней не сравнятся даже панические наклонности Ниньо де ла Пальмы, потому что Ниньо де ла Пальма уже не может даже пассы делать грамотно, как тореро он полностью уничтожен страхом, в то время как практически все, что вытворяет Каганчо, когда он уверен в исходе, можно вставлять в учебник как иллюстрацию идеала артистизма в корриде. Он умеет выкладываться, однако лишь в том случае, если уверен, что при работе с данным быком опасность не грозит; ему мало, когда шансы лишь просто перевешивают в пользу человека. Он должен знать наверняка, что риска вообще нет, иначе он начнет махать плащом, не приблизившись и на пару метров, будет подманивать мулетой издали, а на смертоубийство пойдет по косой, да и сделает это наспех, на бегу. Это он готов проделывать с быками, которые не то что стервозны, они даже не особенно опасны и для матадора со средненькими способностями, лишь бы тот был отважным. А вот отваги Каганчо не хватит и на вошь, так как его поразительные физические данные, знания и техника позволяют ему — до тех пор, пока он не сближается с быком — находиться на арене в большей безопасности, чем человеку, который вздумает перебежать улицу на красный свет. Даже вошь идет на риск, прячась в швах твоего обмундирования: а вдруг ты сейчас на войне? Стало быть, рано или поздно сдашь одежду в вошебойку; не говоря уже о том, что сам возьмешься давить гнид ногтем большого пальца; но скажите на милость, в какую вошебойку можно сдать Каганчо? Если была бы хоть какая-то комиссия по делам корриды, которая могла бы дисквалифицировать матадоров-проходимцев, как это бывает с профессиональными боксерами, чья политическая протекция уступает арсеналу средств противника, то Каганчо либо вылетел бы с арены, либо, устрашившись такой перспективы, стал бы наконец действительно великим тореро.