Смерть президента

И спортом он занимался, был чемпионом университета по прыжкам в воду и в высоту, и в походы ходил, горные вершины покорял. Что уж совсем поражало — сочинял песенки, простенькие такие песенки для костра и трепетных девочек. Годы прошли, а песни-то пыёлдинские поют на студенческих вечеринках, в походах, старые его друзья, подруги поют, столь живучими оказались и слова, и музыка.

Да, не только тюрьмы, камеры да пересыльные вагоны были в жизни кандидата в президенты, не только краденая картошка да железнодорожная насыпь, нагретая щедрым украинским солнцем.

Оставшись наедине с Анжеликой, Пыёлдин, подчиняясь неведомому им ранее такту, отошел к окну и остановился там, глядя на голубовато-лиловые горизонты. Он слышал будоражащее шуршание женских шелков, иногда до него долетали неуловимо-прекрасные облачка запахов. И наконец он услышал легкое дыхание, которого не знал в своей бестолковой и беспутной жизни — так может дышать только женщина, только ночью, только рядом с любимым, только если сама переполнена неудержимыми желаниями, страстными и святыми. Анжелика остановилась в шаловливом раздумье — поцеловать ли Пыёлдина в ухо, коснуться ли рукой его щеки, прижаться ли к нему обнаженным телом, воспетым всеми телестудиями мира…

Красавица поступила мудро — поцеловала Пыёлдина, коснулась прохладной ладошкой его щеки и прижалась к нему божественным своим телом.

— Ты как? — прошептала она.

Пыёлдин повернулся к Анжелике и обнял ее за плечи, равных которым по красоте и совершенству не было на земле, опустил лицо в ее волосы, на ее грудь, краше которой тоже не было. Несмотря на то, что Пыёлдин чудесным образом превратился в прекрасного, молодого и улыбчивого, он никак не мог к этому привыкнуть и все еще видел себя приземистым, с темными корешками вместо зубов, с землистым цветом лица…

— У тебя все в порядке? — спросила Анжелика непереносимым своим шепотом, от которого содрогаются государства и рушатся судьбы.

— Да, — ответил Пыёлдин. — А у тебя?

— И у меня все в порядке.

— А у нас? — продолжал Пыёлдин, замирая от счастливой неуверенности.

— У нас с тобой все просто здорово! — прошептала Анжелика и, оторвав Пыёлдина от себя, подняла его лицо, освободила от своих божественных волос.

— Нас двое? — спросил он.

— Да, нас двое… Мы будем жить долго и счастливо и умрем в один день.

— Да… В один день, — подтвердил Пыёлдин, похолодев от этих слов — он понимал, что не надо бы их произносить, плохо это, дурная примета, но не мог остановиться.

— Но перед этим мы будем жить долго и счастливо? — Анжелика тоже почувствовала рискованность своих слов и поторопилась смягчить их, исправить, насколько это было возможно.

— Да, — кивнул Пыёлдин. — Мы будем жить счастливо. И нас двое.

— И долго!

— Да, — Пыёлдин помолчал. — Так долго, как только сможем.

— Я не уйду от тебя, — сказала Анжелика, отвечая на какой-то свой вопрос.

— И не бросишь меня?

— А разве это не одно и то же? — Анжелика приникла к Пыёлдину, и лицо ее, освещенное звездным небом, было прекрасно, как никогда.

— Это не одно и то же, — ответил Пыёлдин. — Это совершенно разные вещи, Анжелика.

— Тогда не брошу. Не уйду и не брошу. И не отстану. И не надейся. — Она улыбнулась, и Пыёлдин содрогнулся от страшного, бесконечного горя, осознав вдруг, что не всегда, не всегда, не всегда она будет стоять рядом с ним, не всегда будет улыбаться и касаться его будет не всегда. Что-то обязательно произойдет в этом злобном мире, и Анжелика уйдет из его жизни, и шепот ее, ночной будоражащий шепот, смолкнет…

— Не отставай от меня, ради бога! — произнес он с такой нечеловеческой мукой, что теперь уже Анжелика спрятала свое лицо у него на груди и замерла, боясь малейшим движением разрушить что-то, возникшее в этот миг между ними.

— Самолеты летят, — сказала она, увидев краешком глаза мигающие огоньки тяжелых лайнеров, проносящихся мимо Дома. Фонарь под самолетом мигал ритмично и размеренно, будто отсчитывал секунды, оставшиеся до какого-то события… — Красиво летят, — добавила Анжелика.

— Скоро перестанут.

— Почему?

— Ничто в мире не может продолжаться слишком долго, — произнес Пыёлдин слова, которых у него не было всего минуту назад. — Или у них кончится колбаса, или же они поймут, что колбасой страну не взорвать. Или…

— Или?

— Состоятся выборы. И Дом опустеет. Ни одна власть его не потерпит.

— И ты не потерпишь?

— И я не потерплю. Это рассадник крамолы, вольнодумства и непочтительности. Его обитатели всегда будут смеяться над властью. Над любой.

— Почему?

— Потому что любая власть ущербна. Любая власть понимает собственную преступную сущность.

— И она не может быть лучшей?

— Тогда она перестанет быть властью.

Странные слова говорил Пыёлдин, он и сам прислушивался к себе с удивлением, обескураженный теми истинами, которые вдруг открылись в нем, заговорили его голосом. Не знал он этого никогда, не знал.

— Может быть, ты разденешься?