Смерть президента

— Слушаю тебя, — произнес голос, от которого у Пыёлдина изморозью пошла спина. Звук голоса шел не из динамиков, это не была магнитофонная запись, слова явно рождались прямо сейчас, в эти мгновения.

— Это я, — сказал Цернциц, не поднимая головы.

— Узнал, — раздался не то вздох, не то стон. — Ты не один?

— Это друг.

— Кто он? — Голос звучал почти без выражения, но какие-то чувства в нем все-таки ощущались, интонации были вопросительные. В то же время говоривший явно сознавал, что имеет дело с существом ниже его по возможностям.

— Я же сказал — мой друг.

— Ты врешь. У вас другие отношения.

— Не вру.

— Почему он с оружием?

— Так надо.

— Он появился здесь недавно.

— Мы с ним знакомы двадцать лет, — сказал Цернциц, все еще стоя у стены с опущенной головой.

— Правильно… Не врешь.

— Открой, пожалуйста.

— Ты ему доверяешь?

— Да.

— Ему нельзя доверять. Он не отвечает за свои поступки.

— Я сам отвечаю за его поступки. Открой, Сезам… Прошу тебя. Я знаю, что делаю.

— Хорошо. Я предупредил.

— Спасибо. Благодарю тебя.

— Я предупредил, — повторил голос с сожалением, видимо, не хотелось ему открывать сейф, что-то насторожило Сезама в Пыёлдине.

В глубинах сейфа началось какое-то скрытое движение. Пыёлдин не понял, что изменилось в комнате, но остро ощутил, что произошли перемены. Их почувствовал и Цернциц, с облегчением отталкиваясь от стены. И тут же плита, размером с небольшую дверь, как бы углубилась и отошла в сторону. Открылся маленький проход, в который можно было войти лишь согнувшись.

Цернциц вошел первым и уже изнутри, из глубины еще одного помещения поманил Пыёлдина. И тому ничего не оставалось, как протиснуться в следующую комнату. Внутри было светло, хотя Пыёлдин не увидел ни окон, ни светильников, просто было светло. Но куда больше Пыёлдина потрясли стройные ряды стеллажей из хромированных уголков. Они шли от пола до потолка и вплотную были заставлены пачками долларов. Насколько успел разобраться Пыёлдин, за этой комнатой тянулись точно такие же, с такими же хромированными стеллажами, нагруженными долларами.

Цернциц, видимо, понял потрясение Пыёлдина и, сбросив на пол пачку долларов размером с книжную упаковку, устало сел на нее, жестом предложив Пыёлдину поступить точно так же. Усевшись на такую же пачку, Пыёлдин с ужасом осознал, что под его задницей находятся примерно двенадцать миллионов долларов — именно столько он потребовал недавно у Цернцица, преодолевая мистический ужас перед чудовищной суммой.

Некоторое время друзья сидели молча. Цернциц думал о своем, великодушно давая Пыёлдину возможность обвыкнуться в новой обстановке. Со стороны могло показаться, что два уставших грибника присели в лесу на пеньки и решили немного отдохнуть, прежде чем снова взять свои корзиночки и отправиться на поиски неуловимых белых, подосиновиков, подберезовиков…

— Что скажешь, Каша? — спросил наконец Цернциц.

— Что сказать, — подавленно произнес Пыёлдин. — Не знаю, что и сказать… Похоже, от голода ты не умрешь.

— Я умру от другого, — сказал Цернциц буднично и устало.

— От чего же ты собираешься помирать, Ванька?

— Хлопнет меня кто-нибудь по пьянке… Так мне кажется.

— Вряд ли, — с сомнением проговорил Пыёлдин. — Не думаю… Но о таких деньгах, Ванька, мы с тобой не мечтали.

— Почему? Я мечтал только о таких. Впрочем, нет, не мечтал… Слово какое-то глупое… Хотел! Да, таких денег я хотел всегда. Но скажу еще одно… Это уже не деньги.

— Что же это, по-твоему?!

— Деньги, Каша, это сотня в кармане, ну, тысяча, две тысячи… А дальше начинается что-то другое, страшноватое… Я говорил о превращениях, которые случаются с людьми, попавшими в денежное силовое поле… Нет, это не деньги, это… Это, Каша, бомба, которая может взорвать не только отдельного человека, но и страну, планету… Человек, владеющий такой кучей денег… перед чем-нибудь остановится? Его самого что-нибудь остановит?

— Как же ты уберегся в этом силовом поле? — спросил Пыёлдин подозрительно — не дурит ли его старый подельник.

— А почему ты решил, что я уберегся? — горько усмехнулся Цернциц. — И со мною происходят разные вещи, я тоже превращаюсь…

— В кого?!

— Не знаю… Я все время превращаюсь, не останавливаюсь…

— И ты уже не тот Ванька, с которым мы когда-то шастали по чужим огородам? Ничего в тебе от того Ваньки не осталось?

— Наверно, все-таки что-то осталось, — неуверенно проговорил Цернциц, и впервые Пыёлдин увидел в его глазах растерянность.

— А помнишь то утро, когда мы сидели на железнодорожной насыпи где-то возле города Днепропетровска, а мимо нас проносились поезда с углем, с рудой, с металлом… Помнишь? И было у нас тогда на двоих одно вареное яйцо далеко не первой свежести… Помнишь, где мы взяли это яйцо?

— В станционном буфете сперли! — воскликнул Цернциц с просветленной улыбкой.

— Точно! Ну, у тебя, Ванька, и память!

— Помню… — проговорил Цернциц со слезами на глазах. — И цвели одуванчики, за лесополосой урчал трактор, у хаты дико орал петух… Как он орал, как орал… У меня до сих пор в ушах ломит! И страшно хотелось жрать, как же мне тогда хотелось жрать! Не было желания сильнее.