Смерть президента

Боб-Шмоб, хотя и обладал многими явными и скрытыми недостатками, был все-таки далеко не дурак. Если не умом, то чутьем, звериным нюхом, опытом прежней жизни, достаточно бурной, неоднозначной жизни, он видел, понимал многое из того, чего его более образованные противники понять не могли, которые в упор не видели смертельной опасности там, где она, родненькая, их подстерегала.

Поднявшись наутро после долгого застолья с друзьями, президенту достаточно было крякнуть, хмыкнуть, хлопнуть рюмку водки, хрустнуть огурцом, глянуть в окно…

И все становилось ясно на много ходов вперед. И опять в дураках эти молоденькие, с упругими ягодицами и вислыми щеками, опять суетятся, лают друг на дружку, кусают до крови, опять наряжаются во всякие чудные одежды, чтобы только привлечь к себе какое-никакое внимание.

Глядя на все это по телевидению, Боб-Шмоб похохатывал, и рука его, многомудрая рука государственного мужа, непроизвольно тянулась к хрустальному графинчику, к хрустальному стопарику…

Это так понятно.

Кто осудит его, кто бросит камень?

Когда из сверкающего в межзвездном пространстве кристалла пришло требование некого уголовника о выдвижении его на пост президента, Боб-Шмоб сразу почувствовал открывшиеся возможности. Шансов победить у него почти не было, слишком многие при нем обнищали, пошли по миру, лишились всего, что было добыто ими самими и их предками. Дело даже не в имущественных потерях — люди вдруг ощутили себя проданными, преданными, убогими и гунявыми. И, конечно же, надеяться на то, что все они проголосуют за Боба-Шмоба…

Нет, на это не стоило надеяться.

И тогда мысль в президентской голове сделала мертвую петлю — пусть эти обиженные отдадут свои поганые голоса не главным его противникам, а тому же Пыёлдину, который победить не сможет ни при каких обстоятельствах.

Но не победят и его соперники.

Следовательно, победит он, Боб-Шмоб.

Президент удовлетворенно почесал небритую щеку, и она отозвалась легким звоном трехдневной щетины. Потом помолчал, потер одну босую ногу о другую и позвонил начальнику избирательского комитета.

— Эта… — Боб-Шмоб часто пользовался этим нехитрым приемом — произносил вместо внятных слов некий звериный рык. Его собеседник сразу покрывался липким потом, пытаясь догадаться, что он хочет сказать.

— Да, конечно… Я понимаю, я все понимаю… Для этого требуется…

— Что для этого требуется?

— Любовь всенародная! — брякнул начальник комитета.

— Правильно мыслишь… — одобрил Боб-Шмоб. — Эта…

— Слушаю!

— Нет, это я слушаю! Ты его зарегистрировал?

— Кого?

— Шмыёлдина?

— С кем? — уже в полном беспамятстве простонал начальник.

— Дурак! Не с кем, а кем… Думать надо, соображать, мыслить!

— Буду! — заверил начальник опять в неуверенности, правильно ли он понял президента.

— Что будешь?

— Стараюсь.

— Можешь и не стараться вовсе. Никому твои старания не нужны. А вот дело — вынь да положь. Понял? Спрашиваю — понял?

— Что вынуть? Я не понял, что нужно вынуть…

— Что, уж и вынимать нечего? — расхохотался Боб-Шмоб с мощным рыком, но этот его смех, как ни странно, успокоил начальника. Если президент хохочет, значит, самого страшного не предвидится, а в чем заключается это самое страшное, начальник и себе, наверно, не смог бы сказать. — Повторяю — вынимать есть что? — Президент никогда не оставлял вопроса без ответа.

— Когда как, — хихикнул начальник.

— О боже, — простонал Боб-Шмоб. — За что?! — обращаясь ко всевышнему, он спрашивал — за что ему выпала такая жестокая доля, почему он должен общаться с недоумками. — Ну, ладно… Регистрировать его надо.

— Кого?

— Шмыёлдина. В качестве кандидата. В президенты.

— Вы хотите сказать…

— Когда я хочу сказать — говорю. А что, есть возражение?

— Было бы предложение!

— Считай, что оно у тебя есть.

— А ничего, что он вроде того, что…

— Ну?

— Уголовник.

— У нас половина Думы — уголовники. И ничего, заседают. Одним больше, одним меньше, какая разница.

— А если… — начал было начальник, но тут же замолк в ужасе от собственного предположения.

— Ну?!

— А если он победит?

— Кто? Шмыёлдин?

— Пыёлдин…

— О боже, — опять из широкой груди президента вырвался тяжкий стон.

— Действительно, — пробормотал начальник. — В самом деле… Ишь ты. Надо же…

— Спрашиваешь, а если победит Шмыёлдин? Ты это всерьез?

— Никак нет! — выпалил начальник, мгновенно вспомнив свою армейскую молодость, вспомнив, как надо отвечать начальству — кратко, твердо, без сомнений и колебаний.

— Правильно. А голоса при этом отсосет у всех этих идиотов. Самые злобные, остервенелые, самые, понимаешь, свирепые проголосуют за него.

— А ведь и в самом деле! — воскликнул начальник, стараясь наполнить свой голос восторгом. — Ишь ты! Надо же!

— Значит, так, — Боб-Шмоб помолчал, ожидая, пока начальник перестанет восхищаться его прозорливостью. — Заметано. И пусть народ ликует. Он у меня не часто ликует, пусть… Страна у нас, понимаешь, демократическая, каждый может выдвинуться в президенты… Хоть уголовник он, хоть недоумок, полудурок… Каждый. Потому — демократия.