Смерть пришельцам. Южный фронт

– Никак нет, – ответил Степка настолько твердо, насколько это позволяли стучащие зубы и онемевшие от холода мышцы лица. – Мне погреться надо.

– Ишь ты… погреться ему… – Во тьме хмыкнули. Ярко вспыхнул электрический фонарь, и Степан отпрянул, прикрыв лицо рукавом. Когда зрение вернулось, он увидел деда Бурячка, тот сидел, свесив короткие ноги, на бочке с соляркой. В одной руке – фонарь, во второй – взведенный револьвер, в зубах – чадящая трубка. Кроме деда, в пещере не было никого, если не считать летучих мышей.

Степан едва удержался, чтобы не взвыть от досады. Неужели из всех мужчин, женщин и детей общины удалось спастись только старому маразматику?

– Чего пришел? – зло осведомился дед, не выпуская изо рта трубки. Одновременно он продолжал светить Степану в лицо и целиться. Револьвер в его узловатой руке сидел как влитой.

Степан вздохнул, тяжело уселся на скальный пол.

– Ну, давай – начинай, – проговорил он устало. – Есть такой вид пришлых, дескать, неотличимый от людей… Только, дескать, мерзнут, суки, и полудохлые на вид. Ну! – Степан с вызовом посмотрел в выпяченные от прилива непонятных эмоций дедовы глаза. – Начинай, давай, свою песню!

Дед переложил фонарь на бочку, перехватил револьвер двумя руками.

– Да я сейчас в тебя стрельну! – пригрозил он глухим голосом.

– Стреляй, – пожал плечами Степан.

– Мазурика нашел, да? Потешаться надо мной вздумал? – продолжил дед, вскочив на ноги. – Ты хоть знаешь, что я повидал? Что я пережил, знаешь? Нет! Ты не можешь знать! Потому что никто об этом не знает!

– Мне все равно, – слабо улыбнулся Степан, ему казалось, что каменная плита, на которой он сидит, выпивает из него жизнь, обращает в такой же бесцветный известняк. – Почему погибли все… мамка… Вовик – старый друг и сосед… староста… все – понимаешь? Все…

– Я предупреждал, предупреждал! – замахал руками дед Бурячок. – Я всегда говорил, что они придут! И что они живут среди нас! А кто меня слушал? – Он аккуратно снял револьвер со взвода, запихнул оружие за свой солдатский пояс. – Ты слушал? Нет! Друг твой – шалопай – слушал? Тоже нет! Староста слушал?

– Что ты мелешь? – спросил, прикрыв глаза, Степан. Голос деда доносился как будто издалека.

– Не тыкай мне! Растыкался! Молокосос! – Дед Бурячок чем-то громко зашуршал; Степан уже толком не соображал, что происходит, беспамятство накрывало его волнами – одна другой темнее. Но когда рядом с ним упало что-то мягкое и теплое, сознание включилось снова. Степан понял, что держит в руках провонявшую табаком дедову телогрейку.

– Надень вот! – сварливо распорядился старик. – И это тоже! – Он стянул с головы ушанку и швырнул вслед за телогрейкой. Приладил дрожащей рукой разметавшиеся седые волосенки к лысине и заходил от одной стены пещеры к другой. Остался дед в кургузой латухе и стеганых штанах, Степану даже стало жаль старика, но присваивать его вещи навсегда он не собирался. Скинув холодный, точно лягушачья кожа, макинтош, Степка торопливо нырнул в теплую телогрейку, потом нахлобучил на голову и засаленную ушанку с красной звездой. Переполз под криво уходящую к своду стену и привалился к ней спиной, подсунув макинтош под зад, чтоб не так жестко было. Внезапно он представил себя древним охотником, вернувшимся израненным и без добычи; в темноте пещеры его дождался лишь один никчемный старик, а остальное племя погибло: от болезни ли, от голода, от рук головорезов из другого племени – не суть важно.

– Я, скажу честно, про прилетенцев этих раньше остальных узнал, – продолжал дед Бурячок возбужденно, было видно, что его распирает желание выговориться. – Сразу после войны с немцами это случилось, в сорок шестом! Людей вроде меня собирали по всему Союзу. У нас было особое видение, как нам говорили. Нас можно было спросить про вещи, о которых мы слыхом не слыхивали, о том, что происходило или только произойдет, и у нас всегда какой-нибудь ответ находился. Вроде как дар был, вникаешь? Нас привезли в саму Москву! В секретный институт, где занимались такими делами, о которых даже теперь я не имею права разглашать… – Он бросил взгляд на Степана, словно желая проверить, слушает ли юноша.

Степан слушал вполуха. Он рассеянно трогал рану на нижней челюсти, прожженную едкой слюной пришлого-шпиона, и смотрел на свет фонаря. По мере того как ему становилось теплее, все сильнее давала знать о себе боль. Лицо, шея, ноги, плечи, спина – нигде не осталось живого места.

– Меня спрашивает, значит, важный такой, усатый полковник: что представляет наибольшую опасность для СССР? – продолжил дед Бурячок. – Я ему как на духу отвечаю: прилетенцы с Луны! Он морщится, значит, с недоверием относится к моим словам. Потом опять спрашивает: а как эта напасть себя выразит? Я отвечаю: как только советская мечта разобьется об Луну, так прилетенцы и появятся среди нас.

– И что было дальше? – спросил Степан, но больше из вежливости.