Настя вернулась на работу расстроенная и уставшая. «Восьмерка» ей не померещилась, но все равно непонятно, откуда она взялась. Неужели Институт? Не эту ли «восьмерку» имел в виду несчастный Войтович, когда писал: «Корни нашей вины уходят в бесконечность»? Горизонтальная восьмерка — знак бесконечности…
3
— Виктор Алексеевич, у меня в голове полный сумбур. В этом Институте что-то происходит. Мне нужен эксперт по антенно-фидерным устройствам.
— Стоп, стоп, не так быстро, — поморщился Гордеев. — Успокойся и давай все с самого начала.
— Я хочу понять, не стоит ли на крыше Института какая-нибудь хитрая антенна, которая в одну сторону направляет излучение волн, благотворно влияющих на нервную систему, а в другую сторону идет что-то типа «обратной петли» с совершенно противоположным эффектом. Обратная петля всегда короче и более узкая, что мы и видим на карте. Видите, зона «спокойствия» больше, зона интенсивных агрессивных проявлений — меньше. Но смыкаются они как раз в том месте, где стоит этот чертов Институт. Очень похоже, что разгадку всего, что происходило вокруг Войтовича, нужно искать здесь.
— И как ты предполагаешь искать эту самую разгадку? — поинтересовался Гордеев. В зубах его была зажата дужка очков, которую он по привычке грыз в минуты раздумий, из-за чего речь его казалась шепелявой.
— Мне нужен человек, разбирающийся в электромагнитных излучениях и хорошо знающий проблематику Института. Но это должен быть человек не из Института.
— Почему? Ты что, подозреваешь всех сотрудников до единого?
— Конечно, нет, но все равно…
— Я поищу. Что еще? Убийство Галактионова ты собираешься раскрывать или теперь у тебя новое хобби — физика волн?
— Когда я пойму, что происходит в Институте, я скажу вам, кто отравил Галактионова.
— Ну-ну, — хмыкнул Колобок. — Не зарекайся.
4
Ночью он опять сидел в кабинете и смотрел фотографии. Он не желал признаваться себе, что долго и страстно хотел Евгению Войтович. Разве можно хотеть «вот это»? — иронично спрашивал он сам себя, глядя на страшные раны на ее чудном теле. Разве можно хотеть женщину, о которой написано: «
Он снова хотел сделать над собой усилие и избавиться навсегда от своего «доказательства». И снова понял, что не может. Ему нужны эти протоколы и фотографии как подтверждение его правоты. Их никто не найдет, пока он жив. А после смерти ему будет все равно…
Осталось совсем немного, и он получит наконец деньги, которые сделают его свободным. Он ни за что не уедет из России, это бессмысленно. Ему не нужна заграница, ему не нужны комфорт и успех, лимузины и вилла с бассейном и прислугой. Ему нужен дом, большой крепкий дом в лесу, и вездеход, чтобы раз в неделю, а лучше — раз в месяц ездить за покупками. И все. Больше ему ничего не нужно. Жить в глуши, никого не видеть, никого не слышать. С женой развестись, оставить ей квартиру в Москве, пусть живет как знает. Она и не расстроится, наоборот, будет, наверное, даже довольна, оставаясь в трехкомнатной квартире. Она его не любит… Что? Как он подумал? Не любит? Надо же, засмеялся он про себя, слишком долго думал о Евгении, все ее слова вспоминал, вот и употребил машинально. Впрочем, его жене, наверное, неведомо, что никакой любви нет, она тоже меряет свою и его жизнь этими глупыми мифическими мерками. Уж сколько раз за последний месяц он вот так встает по ночам и подолгу сидит в кабинете, и ведь ни разу она не проснулась, не почувствовала, что его нет рядом. Нет, она обрадуется, когда он предложит ей развестись и разъехаться. Он ей не нужен. Как, впрочем, и она ему.
Он начал мечтать о доме, который построит в глухом лесу. Обязательно из кирпича. Двухэтажный, с гаражом и сауной. С сухим подвалом, чтобы хранить в нем продукты. С собственной котельной, чтобы было тепло. Нужны будут большие деньги, чтобы провести туда электричество и телефонную связь. Но денег должно хватить, если Мерханов не обманет.
Он возьмет с собой книги и своего Алмаза, шотландского сеттера, черного с рыжими лапами и с трогательными рыжими кружочками над глазами. Алмаз — единственное существо на свете, которое его не раздражает.
5
Для визита в Министерство науки Насте пришлось одеваться в соответствии с требованиями приличий. Джинсы и свитер не годились ни в коем случае. Она долго стояла перед открытым шкафом, прикидывая, что бы такое надеть, что не стесняло бы движений, но выглядело строго и официально. Наконец она остановила свой выбор на черных брюках и оливковом пиджаке с черной отделкой. Этот костюм она купила осенью на деньги брата, который хотел сделать ей подарок, но так ни разу его и не надела. И, видимо, больше не наденет, только вот сегодня, и то ради министерства.