Смерть ростовщика

— Я посылаю вам двух ловких, искусных свидетелей. Имя одного — Холик-ишан, они были мюридом покойного ишана^{21} Шояхси, другой носит имя Розык-халифа, они стали халифой^{22} у Ибадуллы-махдума, потомка святого халифа Хусейна, на руках у них имеется посвятительная грамота, выданная их наставником. Мы договорились со свидетелями, что в том случае, если выиграете дело вы, то уплатите каждому по пятьдесят тенег, а если проиграете, то по двадцать пять. Напишите также «расходы по проезду несете вы». Напишите еще, что каждое утро свидетели должны получать чай со сливками, да чтобы сливок было побольше... а вечером — хороший жирный плов. Напишите: «Будете кормить также их лошадей, давать им клевер и ячмень». Пишите еще: «Передаю вам привет» и подпишитесь: «Постоянный бедняк, ничтожный арбоб Хотам из Розмоза».

Конечно, я написал не совсем так, как диктовал мне арбоб: вкратце я изложил его мысль, уместив это в нескольких строчках. Сложив бумагу вчетверо, я сунул ее во внутренний карман и сказал арбобу:

— Хорошо, а где же ваши Холик-ишан и Розык-халифа? Надо нам скорее трогаться в путь!

Арбоб Хотам, указывая на курносого старика, сказал: «Вот они — Холик-ишан». Показав на горбоносого, он назвал его Розык-халифой.

* * *

Холик-ишан и Розык-халифа, оседлав своих лошадей, подъехали верхом к воротам дома арбоба Хотама. Сел на своего коня и я, и мы втроем тронулись в Бухару. Солнце стояло в зените.

Лошади моих спутников казались хуже моей, но они шли по льду куда быстрее и ловчее. Я спросил стариков о причине этого.

— Наши лошади недавно подкованы, а ваша либо совсем без подков, либо они уже стерлись, — ответил Розык-халифа.

— Она совсем не подкована, — сказал Холик-ишан, который ехал сзади нас и мог видеть копыта моей лошади.

Тем временем мы доехали до моста Мехтаркасым. Отсюда начиналась ужасная «асфальтовая» дорога. Я поделился со своими спутниками удачным опытом, который однако чуть не стоил жизни мне и моему коню. Опыт мой был ими одобрен, и мы отправились дальше по обочине дороги.

Когда мы добрались до селения Гала-Ассия, солнце уже близилось к закату. Нам было известно, что если не доедем до городских ворот прежде, чем наступит вечер, то их закроют на ночь, и придется остановиться в какой-нибудь чайхане перед воротами. Поэтому нужно было торопиться. Но моя лошадь была не в состоянии прибавить шагу, особенно после того, как, миновав селение, мы были вынуждены снова перейти на покрытую льдом дорогу, так как множество канав, стоков, овражков и строений не позволяло нам гнать лошадей целиной. Моя лошадь вовсе не решалась бежать по «асфальту». Когда она, под ударом камчи, была принуждена идти вперед, ноги ее разъезжались в разные стороны.

Пришлось Холик-ишану слезть со своей лошади и, уступив ее мне, идти пешком, ведя моего коня на поводу. Таким образом мы добрались до города к вечерней молитве и успели войти в городские ворота.

Я вручил баю привезенную мною из Розмоза «вещь», неподкованную лошадь и письмо арбоба Хотама, снял и отдал баю суконный халат, полы которого, сначала вымокшие в воде, а потом высушенные у огня, стояли колом, как карагачевые доски, и, отказавшись от настойчивых приглашений бая зайти поесть плова и обогреться около огня, поторопился вернуться к себе в келью.

Несмотря на усталость и то, что в прошлую ночь я не выспался, я не мог заснуть всю ночь: мои мысли занимали привезенные свидетели и их оплата в пятьдесят тенег, если дело будет выиграно, и в двадцать пять — если его проиграют, и вообще все это загадочное предприятие.

* * *

Утром я встал часов в девять и, выпив чаю, вышел на улицу. Мои мысли все еще были заняты «свидетелями» и письмом арбоба Хотама. Эту загадку я мог разрешить только с помощью сына бая и поэтому направился прямо к его лавке. К счастью, он был там один.

Я присел около юноши, рассказал ему о своем путешествии, о письме его отца к арбобу и о его ответе. Сообщил также, что арбоб прислал со мной двух человек в качестве «свидетелей», и спросил, что все это означает.

— Я полностью вам доверяю и знаю, что вы никому не раскроете нашей тайны, — сказал он. — Мой отец совершает большую несправедливость по отношению к нашему старому слуге Абдунаби. Он служил у нас десять лет и ничего не получал от отца, кроме пищи и одежды. Правда, я давал ему иногда четыре-пять тенег из лавки, но отец этого не знает...

Отхлебнув чай из пиалы, стоявшей перед ним, он налил мне и, протягивая чай, продолжал:

— Когда Абдунаби заболел, отец не стал о нем заботиться и тому поневоле пришлось уйти в свое селение, к братьям, бедным дехканам. Недолго проболевши, он умер. Отец предъявил к его братьям иск в том, что он якобы уплатил Абдунаби до того, как он заболел, за четыре года, сколько было договорено, две тысячи тенег, эту сумму он дал вперед, а Абдунаби умер, ее не отработав. Теперь отец требует возмещения ее от братьев на том основании, что они, являясь наследниками Абдунаби, должны уплатить его долги.

— Раз они бедные дехкане, как можно выжать из них столько денег? — прервал я рассказ.