Смерть с отсрочкой

— Обождите, никак в голове не укладывается. Откуда берутся продукты?

— С земли. Вы производите продукты. Выращиваете свиней на колбасу. Собираете маслины, из которых получится оливковое масло. Вы вместе со своими товарищами, мужчинами и женщинами. — Сидней взглянул на Ленни. — Вам бы понравилось, мистер Ноулс. Прибывшие колонны анархистов прогнали землевладельцев, caciques,[52] буржуев — всех наживавшихся за счет крестьян, отняли у них дома, землю, имущество. Религию запретили, в храмах устроили товарные склады — в альканисский кафедральный собор свезли всякую всячину. Так что, если сеньору Ноулсу хотелось иметь в своем доме чудный столик из красного дерева, красивую картину на стенке, изысканный обеденный сервиз, оставалось только забежать в собор и выписать.

— А потом можно было пойти на рынок и продать?

— Нет, конечно. Денег не было. Рынков тоже.

— Как насчет парикмахеров или дантистов?

— Специалисты, работники сферы услуг не оплачивали свое питание и прочие основные жизненные потребности, поэтому не нуждались в деньгах. Вы отдавали на общие цели свой труд, они — профессиональное мастерство. Все даром, если хотите, а выгода крестьянской коллективизации заключается в том, что при экономии от масштаба[53] и повышении урожайности можно покупать наилучшие семена, удобрения…

— На что покупать? Вы ж говорите, деньги отменили.

— Да, внутри кооператива. Но каждое коллективное хозяйство было островком в капиталистическом море и на первых порах нуждалось в деньгах для торговли с внешним миром.

Ленни хмыкнул.

— Напоминает кучу белиберды, которую несли старые хиппи. У кого были деньги?

— У избранного представителя.

— Неплохо было бы добиться избрания.

— Вы циник, мистер Ноулс.

— Реалист, мистер Стармен. Знаю я эти культы. Наверху какой-нибудь жулик обязательно обогащается.

Сидней передернул плечами.

— В любом случае эксперимент был красивый. Не прошло и года, как произошла революция в сфере образования, социального обеспечения и юстиции, возникли отлично организованные сельскохозяйственные кооперативы, которые иногда собирали с полученных земель в восемь-десять раз больше прежнего.

— Потом пришли фашисты и все погубили? — спросил Ник.

Сидней покачал головой:

— Потом пришли республиканцы и все погубили. По всему миру разнеслись вести, что народ захватывает землю, отменяет деньги и собственность, изгоняет священников и так далее. Власти запаниковали. Франция с Англией не могли допустить, чтоб Испания погрузилась в пучину анархизма, и решили призвать коммунистов, чтобы покончить с этим. Вот как было дело, джентльмены.

— Тоже правильно, — кивнул Ленни. — Ни курева, ни выпивки? Просто смешной способ управлять страной.

Впереди границу между Бахой и Старым Арагоном отмечала гряда низких холмов пыльного цвета, которые поочередно вздымались вроде кучевых облаков перед надвигавшейся бурей. Сидней сунул в рот очередную конфетку.

— Можете смеяться, мистер Ноулс, но вы сами — идеальный материал для анархиста.

— Будь я проклят.

— Налоги платите?

— Нет, конечно.

— За кого голосовали на последних выборах?

Ленни помолчал.

— По правде сказать, в последний раз я не имел возможности использовать свое право голоса. Николас тоже.

— Вообще когда-нибудь голосовали?

— М-м-м…

— Почему?

— Потому что меня политика вообще не колышет. Пускай меня оставят в покое, дадут дело делать. Никому ни мешаю, мне тоже никто не мешает. Я не стану платить никаким жирным ублюдкам, которые мне будут указывать, как надо жить.

— Вы как раз подтвердили мою правоту, — усмехнулся Сидней. — Один из принципов свободных анархистов — естественное состояние человека, а вы, мистер Ноулс, естественный человек. Нельзя ли притормозить на минуточку, мистер Крик? Я хочу помочиться.

Пустынная равнина поднималась к Сьерра-де-лос-Морос — мрачным скалам на севере провинции Теруэль. Надрывные надписи поперек дорожных указателей утверждали: «Теруэль жив!», но признаки человеческого присутствия крайне редко подтверждали это заявление. По обеим сторонам дороги стояли покинутые крестьянские хозяйства, деревни, дома с просевшими крышами и разбитыми окнами — непогребенные останки коммун, родившихся, чтобы погибнуть. Дорога спиралью взвинчивалась вверх, в холодном разреженном воздухе все чаще виднелись ржавевшие в темных горных долинах железные конструкции угледобывающих кооперативов с типично испанскими названиями «Алакон», «Кортес-де-Арагон», но внешне напоминающих о Сибири. Ленни явно не нравилось дикое безобразие.

— Впервые попав сюда, я испытывал то же самое, — сказал Сидней. — Испания была для меня страной яркого солнца, апельсинов, веселых цыганок. Никогда не думал, что тут бывает снег и бездомные мрут от холода и голода.

Ленни содрогнулся.

— Не пойму, зачем вы сюда вообще ехали. Сидели бы спокойно в симпатичном пригородном домике, разводили фазанов. Вместо того отправились в такую даль бить немцев, когда просто надо было дождаться Второй мировой войны, сесть в бомбардировщик и лететь в Дрезден. За одну ночь грохнули бы тысячу гадов.

— Это я тоже делал, — кивнул Сидней.