Смерть секретарши (сборник)

В четверг, у Риточки, Чухин начал очень осторожно, с такого почти официального, официального-дружеского тона, будто они и не спали никогда, а так, сотрудники, ну, что там у тебя, выкладывай, – невольно улыбнулся, когда понял, что правильно угадал, но угадал не угадал, а дело тут серьезное, особенно сейчас, под его оформление, когда любая нелепость, шероховатость, любая анонимка – и ходи потом доказывай и год, и два, и пять. Но Рита, похоже, ни на что серьезное не претендует, так что он дал ей понять, но так, не обидно, конечно, а как бы вскользь, что, вообще-то, не должно быть от него, потому что он, Юра, всегда очень осторожен, да и срок не совсем, не того, но, впрочем, все бывает, всякие чудеса, так что надо помогать всеми силами, поможем – вот тут важно было никаких конкретных обещаний, никаких сумм, прежде всего – доктора надо поискать, ах, уже есть, ну что ж, раз есть… Ах, ты не хочешь делать, ну что ж, как хочешь, – во всяком случае, он-то, Юра, он всегда, в любую минуту – и помощью, и деньгами, а ты не горюй, не пропадешь, насчет оставить, что ж, дело хорошее – дети цветы жизни, это правда, но только время теперь такое – все в десять раз сложнее, даже и родить не так легко стало, и международная обстановка, и экологический кризис, однако, если что надо, он со своей стороны…

В общем, вел себя, кажется, вполне пристойно – подарил ей духи, принес бутылку виски, цепочку на очки, мелкую, очень красивую, также авторучку на шею, на шнурочке, очень симпатичную, а штуки для ванной отложил на другой случай – еще представится, и один пласт тоже ей подарил – «Пинк Флойд», она этому цену знает. Потом они выпили, послушали Дассена: «э си тю нэгзистэ па…», тара-ра-та-рам-пам-пам, и было хорошо, лучше даже, чем в те разы, а может, он просто забыл – ему было лучше, ну а ей всегда хорошо, но тут вдруг в самый трогательный момент что-то вдруг как грохнет в дверь – Юра отпрянул к стене в смятении, потому что черт его знает, что это может быть и кто ломится в дверь ночью – может, какой-нибудь сотрудник редакции, у которого больше прав, или даже полиция нравов (ну, у нас такой нет, положим, но просто милиция, тоже хлопот не оберешься). А потом уж и вовсе было как дурной сон, стоны какие-то, кряхтение, пропитой голос:

– Рита! А Рит! Ритуль!

– Не беспокойся, – сказала Риточка. – Это дядя Леша. Сосед. Он пьяный. Как всегда. Сейчас встану…

Чухин не давал ей встать, все еще дрожа от пережитого страха, от унижения, от праведного возмущения и обиды – да что ж это, в конце концов, за свинство!

– Рита! – сказал хриплый голос за дверью с мольбой и упреком. – Я знаю, ты там. Мое дело маленькое, но мне чуток выпить, чучуть. Я был в угловом – ни портвейну, ни водки, ничего, коньяк, говорит, пей, это на какие, мать иху, деньги, да мне его даром не надо, а он, это ж надо, двенадцать рублей пол-литра. Когда я, можно сказать, мальчишка, на Втором Украинском фронте…

– Щас, дядь Леш! – крикнула Рита и подняла взгляд на Чухина. – Пусти, а, Юр… Он же мучается…

– Ты еще жалеешь его! – сказал Чухин с отвращением, отодвигаясь к стене. – Боже, что за страна! Что за народ! Ломиться ночью в квартиру…

– Квартира у нас коммунальная, – сказала Рита безъюморно, – ломиться не надо.

– Нет, все-таки там это невозможно, – сказал Чухин убежденно, наблюдая, как Риточка вынимает из тайника за шкафом бутылку и наливает в стакан анилинового цвета жидкость. – Скорей бы уж там они, что ли, телились с документами.

– От двери отодвинься, дядь Леш… – попросила Рита, возясь с замком. – А всего лучше на кухню ползи.

– Нет, нет, там это невозможно, – повторял Чухин, слушая хрипы и возню в коридоре: наверно, Рита помогала пьянице-соседу добраться до кухни, выпить и впасть там в полное беспамятство. – Там это невозможно!