Смерть секретарши (сборник)

– Нет, это просто так, по стопочке. Отказываться нельзя. – Лесничий замахал руками. – Неудобно, еще подумают…

Надо было что-нибудь быстро придумать. Заболеть, что ли. Сказать, что сердце. Понос. И все же не сказал. Что соблазнило его? Еда на столе? Выпивка? И это – неудобно, еще подумают. Неужели все еще важно, что подумают? А так что, не подумают?

Русинов пошел за лесничим.

Дача была как дача. Весь набор удобств. Телевизора, впрочем, еще не было, а так – полный стол закусок, водяра. Самый, самый, который аж оттуда, был толстый, вполне добродушный, с еще не пьяными глазами. Потом был еще главный химик чего-то и главный санитар. Русинов был неглавный, он был никто, но он тоже был откуда-то аж оттуда, ко всему тому странный зверь, существо, которое надо то ли поощрять, то ли опекать, так нас учит пресса, и с которым надо быть поосторожнее, к тому же просто по-человечески понятно, что это существо не вполне нормальное, а того, с приветом, если, конечно, не хитрец, потому что ведь каждый исхитряется как может, жить-то всем надо.

Главный санитарный врач был то ли казах, то ли кореец, очень бегло и чисто (хотя по временам со странными неправильностями) говоривший по-русски. Он был у них также главный рассказчик и анекдотист при самом-самом, усердно исполнявший свою роль. Под долгие напыщенные тосты Русинов набивал утробу. Было несколько тостов за областное и общесоюзное руководство, так что ему пришлось встать вместе со всеми, и он поднялся, жуя и проклиная свое обжорство и свою сговорчивость: сказал бы, что сердечный припадок, и спал бы себе потихоньку. Он попробовал как бы по рассеянности пропустить один тост, но кореец был начеку.

Видимо, он с самого начала с неодобрением отнесся к тому, чтобы приглашать Русинова за стол. Может, он опасался конкуренции, а может, по недостаточной своей влиятельности еще не ощущал потребности в меценатстве. И теперь он ревностно следил за тем, чтобы Русинов пил до дна, а также добросовестно выражал свое одобрение, поощрение и все, что положено. Русинов не сразу заметил такое его рвение и сперва довольно еще безмятежно заедал угрызения совести холодным мясом, и варениками, и пирожками – всем, что близко от него стояло на столе.

Кореец (может, он все-таки был казах) завел рассказ про какого-то большого начальника, который раньше был начальником поменьше здесь у них в районе, но уже тогда, судя по рассказу, был страшный самодур и деспот. Он часто кричал на жизнерадостного корейца, унижая его всячески, и даже хотел однажды огреть палкой, но кореец успел убежать. Самое удивительное в этом рассказе было то, что главный санитар восхищался всем этим самодурством и даже как будто гордился тем, что это на его долю выпали упомянутые муки и унижения, которые как бы приближали его к высокой персоне, свидетельствуя об их знакомстве («Я тут был на совещании, выходит он из президиума, увидел, говорит: «Ну как, жив еще, свиристелка?» Не забыл, а ведь сколько уже лет прошло, высоко залетел человек…»). Общество смеялось от души, соглашаясь, что да, залетел человек далеко. Самый-самый пододвинул Русинову миску с маринованным перцем, а главный кореец спросил его при этом:

– Ну как?

Может быть, это «ну как» относилось вовсе даже к маринованному перцу или к загородному мероприятию в целом, но Русинов, наслаждаясь перцем, немедленно отозвался с полным ртом, как бы даже и не корейцу отвечая, а собственным мыслям по поводу всего услышанного:

– Жуть… Просто мрак.

– Это в каком же смысле? – настороженно спросил кореец.

– Да этот… Как его? – Русинов облизал губы. – Бурбон ужасный. Тот, про которого вы сейчас, – с палкой, и так далее.

– Да вы хоть знаете, кто он теперь? – воскликнул главный санитар с обидой.

– Нет, – сказал Русинов и, еще не чуя беды, подцепил на вилку новый кусок перца. – Какой-нибудь там…

– Очень умный человек, – с серьезностью сказал самый-самый.

Русинов заметил, что самого главного забавляет эта ситуация, но понял и то, что он никогда не выкажет открыто иронии и не подставит себя опасности: все-таки главное для самого главного – это оставаться самым главным.

– Замечательно умный человек, – восторженно повторил санитар. – Нам всем до него ого… Ну, а вы, – он враждебно обернулся к Русинову, – что вы такое напечатали в своих произведениях, если, конечно, разрешите задать нескромный вопрос.

– Так. То-се… – Русинов махнул вилкой, чувствуя, что трапеза кончается и надо платить по счету.

– Про кого вы пишете, если не секрет? – настаивал врач.

– Про доктора…

– Я тоже как-никак доктор. Про какого доктора? Где, когда и как называется это издание?

– Доктор Фаустус, – сказал Русинов, вставая. – Мне, пожалуй, пора.

– Что-то я слыхал, – сказал главный химик. – Но честно сказать, не читал.

– А надо почитать. Надо еще посмотреть, какое ваше мировоззрение, – угрожающе сказал санитар.

– Я вам скоро пришлю, – сказал Русинов, – на той неделе. Заказной бандеролью. Спасибо за угощение…

– Нельзя так… – начал кореец, но самый-самый постучал вилкой по графину, желая прекратить дискуссию.