Смерть секретарши (сборник)

Русинов неторопливо объяснил хозяевам, кто он такой, и они начали разогреваться помаленьку, очень медленно, шаг за шагом припоминая, как они любили и баловали его тогдашнего, тридцативосьмилетнего. Возвратив ему свою прежнюю нежность, они усадили его за стол. Потом он ушел бродить по холмам Ватерлоо, по кладбищу, по лесу. Он обнаружил, что всего точней оживляют воспоминание запахи – какие-то цветы и кустарники, стог сена, трухлявое дерево… Он вспомнил праздничное воскресенье, когда всю ночь в клубе были танцы. Припомнил винные погреба, выбитые в песчанике, обветшалые, как бургундские фермы или старые замки.

Многое изменилось. Дома в деревне стали еще богаче. На винограднике рядами тянулись теперь бетонные столбики и проволока. Иван постарел, посолиднел, он работал сторожем на мебельной фабрике (впрочем, это называлось престижнее – охранник). «Чем может повысить свой жизненный уровень простой сторож?» – задумался Русинов. Первый же визит в уборную развеял его сомнения. Толчок был полированный, кажется, даже из красного дерева (кому ж, как не сторожу, красть негабаритные доски?). Сидя на толчке, Русинов думал о том, что если бы хозяин устроился на ювелирную фабрику, то сегодня толчок в его туалете был бы уже из чистого золота или других редких металлов. Таким образом, Русинов одним из первых увидел бы осуществление заветной мечты великих фантазеров современности. Увы, в Ужгороде не было ювелирного производства, и Русинову пришлось довольствоваться толчком из красного дерева. Результаты были ниже его ожиданий. Может, потому, что он все время боялся поскользнуться на полированном толчке или ободрать лак.

Три дня он прожил близ поля битвы, на котором были похоронены его последние киноиллюзии. Добрая старуха, мать хозяина, по утрам звала его «фриштыковать», приносила ему «финчу кавы» и «ротату». Глядя, как он пьет, вздыхала, утирая слезы:

– Теперь через двенадцать лет приедете, борачиско, а меня больше не будет.

Русинов утешал ее, как мог, намекая, что так долго он и сам не протянет, так что печалиться совершенно не о чем.

На третий день он отправился в «варош» за авиабилетами и снова наслаждался прелестью уютного пешеходного центра, многочисленностью праздничных, открытых церквей, живописным базаром… Он обедал в молочном баре и собеседовал с юной венгеркой в скверике, а потом, в самом центре города, у книжного магазина «Кобзарь», вдруг встретил старого приятеля, ленинградского драматурга. Они подружились лет десять тому назад на драматургическом семинаре в Ялте, где царила атмосфера молодой беспечности и какой-то почти студенческой дружбы. Ленинградец был тогда озабочен нуждами своей обширной многодетной семьи. Сейчас он выглядел беспечным, и жена у него была совсем молодая.

– Новая жена, – шепнул он Русинову. – Тоже, конечно, свои заботы, но все по-новому. Как?

Русинов с сомнением покачал головой. Он не понимал, отчего новые заботы могут поднять человеку настроение. И куда исчезнут прежние заботы? Впрочем, это была уже не его печаль. Ленинградец и его новая жена были так ласковы и дружелюбны к Русинову, так рады встрече с ним, как бывают рады встречному молодожены, еще не обремененные своей компанией и общими для новой семьи связями.

– В Москву скоро? – спросил драматург.

Русинов поморщился:

– Что-то мне неохота в Москву. Хотел взять билет…

– А вы поезжайте в Ленинград, – сказала с энтузиазмом молодая жена драматурга.

– Зачем? И куда там?

– У нас много площади, – сказала молодая жена драматурга, – у нас три комнаты в разных местах. Мы их еще не сменяли на одну квартиру, но они все в центре.

– Никогда я не жил в этом городе… – сказал Русинов. – Приезжать приезжал, но жить… А там что, лучше?

Пока молодая жена драматурга рассказывала, какой это замечательный город: Пушкин, Лермонтов, Буся, Толстой, Достоевский, Ленин, Кваренги, Росси, Желябов, Некрасов, Панаева, Ахматова, белые ночи, некрополь, казематы… – Русинов думал о том, что, в сущности, это совсем неплохая идея, потому что почти никто не знает его в Ленинграде, чужой город, все чужое – от Петра до Желябова.

– А вот и ключи, – решительно сказал драматург, отцепляя ключи от связки и принимаясь чертить план. – Это в самом центре, у Невского, возле Московского вокзала… Рядом с Владимирским собором.

Они ужинали вместе. Потом Русинов купил билеты в Ленинград и отправился в деревню, за рюкзаком. И, только шагая по деревенской дороге с прощальным тортом для доброй старушки, он осмелился вытащить наружу маленькую хитрость, которую он таил от себя самого – так словно и не было, не могло быть этой начисто забытой подробности – Машка. Она же там, в Ленинграде. Во всяком случае, она может там оказаться.

* * *