Смерть Сенеки, или Пушкинский центр

Ничего хуже придумать было нельзя, и выход получился ещё более провальный, чем провалившийся только что спектакль «Иван»!..

Нет, артист Р. не примкнул к высокой беседе, но с достоинством кивнул своему Мэтру, — с Радзинским-то уже виделись, — и плавной сценической походкой — ноги с пятки на носок, голова по одной линии, не ныряя, — пошёл себе и пошёл, и, завернув на лестницу, удалился восвояси.

Моё появление произвело эффект: Эдик притормозил обвинительную речь, а Гога с поднятыми бровями и зрачками, выросшими до размеров очочного стекла, проводил меня орлиным взором. И дорого заплатил бы я, чтобы представить себе и читателю, что подумал в тот миг Товстоногов. Но некому платить. И спрашивать теперь тоже н у кого…

Связаны, связаны оба эти эпизода. И то, как я прошёл мимо Гоги, и послед­ний разговор в его кабинете. Хотя почему последний? Последний из тех, когда я считался его артистом. Был или считался? Вопросов у меня много, а ответов недостаёт. Но эпизоды связаны. Если я их связал, то Гога — тем более…

Мы помним, что вместо писем Гранина и Лаврова на высочайшее имя пошли письма Толубеева и Скатова. И никакой возможности следить их таинственный ход не было. Никакое предвидение было невозможно, вести налетали сами, как ветры и ястребы. И это было к лучшему, Пушкинский центр продолжал работать, а дневник пытался наладить связи с судьбой…

Оказалось, что передать учреждение культуры из федерального в местное ведомство можно лишь после того, как федерация задаст местной власти вопрос, не согласится ли она на это, а местная ответит, что согласна. С одной стороны, федералы — главнее и задают, казалось бы, формальный вопрос. А с другой — на формальный вопрос может быть формальный ответ. «Нет, не хотим, потому как не можем». Главное, чтобы захотела и решилась сказать «нет».

Более того, состоялось заседание московского правительства, созванное, чтобы принять «отказное» решение по спускаемым на его голову федералам-москвичам. И, по аналогии, нужно, чтобы у петербургского генерал-губернаторства, в свою очередь, хватило отваги отфутболить Пушкинский центр назад, к федералам…

Тут Елена Александровна Левшина дала мне знать, что у заместителя губернатора Санкт-Петербурга Сергея Борисовича Тарасова запрос по поводу Пушкинского центра уже лежит. Предстояло ждать, маяться и молиться, чтобы питерский «отказ» возник из воздуха, лёг на бумагу и долетел до Москвы.

Сам Сергей Борисович состоял в родстве с Алисой Бруновной Фрейндлих, так как женился на её дочери Варваре. Другой на моём месте заехал бы к Бруновне с разговором, однако я, усталый и грешный, личных встреч не хотел и не искал…

Ректором института Театра, музыки и кинематографии на Моховой был в то время Лев Геннадиевич Сундстрем, как и Елена Александровна, один из крупнейших в стране специалистов по организации театрального дела. Он тоже никогда не отказывал мне в совете и разъяснении.

— Лев Геннадьевич, — спросил я его, — если регион, в который передается федеральное учреждение культуры, отказывается его принять, что происходит? Какова перспектива?

Ректор отвечал, не задумываясь:

— Или учреждение сохраняется на федеральном бюджете, или закрывается.

— Спасибо, — сказал я. — Пан или пропал.

И подумал, что весь 2005-й можно назвать «годом страха». Я знал, что страх проживается труднее всего. Насылает припадки, разрушает сердце, почки и печень. А лечится только самогоном и водкой. И то не до конца…

До конца лечат только стихи. Или рассказы. Или повесть. Или роман…

«От книги («Узлов») у меня очень сильное впечатление. Потому что она оказалась на редкость богата… Я прочитал её в первую же ночь. Сначала мне подумалось: не слишком ли изящен стиль. Потом я начал проникать в суть. Думаю, что такое? Почему эта книга не похожа для меня ни на какую другую? Я так автоматически стал вспоминать и думаю: что такое? Нет, это не Бабель, не такой-то, не такой-то. Тут всё своё. Во-первых, композиция. Вот сейчас говорят: новая литература. А ведь здесь автор начал её непривычно… Дуэль, театр, провинция, время, странности жизни, поиски какого-то тайника… Как это неожиданно!.. Неслыханный, невиданный Узлов…»

Александр Володин… Саша… Он пришёл в театральную библиотеку, чтобы говорить о моих стихах. И сказал здорово. С умом и чувством. Может быть, в библиотеке сохранилась запись, надо узнать. Это было, когда Саша своих стихов ещё не писал. Или не показывал. Может, тот вечер и был для него одним из множества толчков к своей поэзии...

И на роман он откликнулся таким необычным предисловием, часть которого я показал вам выше…

С Игорем Квашой долго не виделись. Очень долго. Лет двадцать, наверное...

Ушёл Виленкин, дорогой Виталий Яковлевич. Он сдружил нас, держал близко к сердцу, мы были как братья в его монастыре. Конечно, вели мы себя как актёры, а не как монахи, но при Виталии в нашем деле всегда был отблеск искусства…