Смерть швейцара

— Давайте подадим на них в суд, — радушно улыбнулась незнакомцу Ольга, устанавливая сапожок в строго вертикальное положение и расправляя пальто на коленях.

— Это на кого же? — не понял субъект в плаще на овчинной подкладке, вглядываясь водянистыми, выцветшими глазами в Ольгу.

— На всех, разумеется. Прежде всего на Россию — за то, что она не научилась делать нормальных сапог, ну а потом — на город Болонью, который, наоборот, эти сапоги делать научился.

— Странная вы какая-то дамочка, — протянул субъект. — И разговоры ведете странные. Одеты, как картинка, а сидите в дрянном архиве. И что только вам здесь надо?

— А вы зачем здесь сидите? — вопросом на вопрос ответила девушка. — Бумажки собираете, чтобы подкрепить свой иск против какой-нибудь гражданки по поводу отчуждения у нее трех квадратных метров огорода?

Человек присмотрелся к Ольге повнимательнее. Он даже не поленился встать и отойти на шаг в сторону, чтобы иметь возможность взглянуть на нее со стороны.

— Нехорошо говорите. по-вашему, если человек в архив пришел, он просто обязан хлопотать исключительно о своих мелких нуждишках? Извините, архив — да будет вам известно — учреждение общественное. Я, к примеру, — тут незнакомец подсел к Ольге, — уже какой год пытаюсь выяснить, когда и в какой части Богородицкого собора нашего города произошла позднейшая запись ранних фресок.

Мужчина доверительно приблизил к Ольге лицо, и она заметила, что он вовсе не так стар, как ей показалось сначала. Максимум лет пятьдесят — пятьдесят пять, да и глаза у него оказались не блеклыми и водянистыми, а просто светло-голубыми. Взяв девушку за рукав дорогого пальто, он продолжил свое повествование, с каждой минутой горячась все больше. Видно было, что тема эта его серьезно волновала.

— Князь здешний, Георгий, — сказал он, — это все еще до татар, кстати, было, когда Богородицкий собор строился, повелел своим богомазам — живописцам то есть, — изобразить себя в одном из приделов храма в виде Архангела Михаила.

— Зачем? — удивленно взметнула на незнакомца свои русалочьи глаза Ольга. Поступок князя показался ей чрезвычайно экстравагантным и даже кощунственным.

— Ну как вы не понимаете? — изумился он и даже всплеснул руками. — Архангел Михаил считается в соответствии с небесной иерархией начальником всего ангельского воинства, а князь Георгий в двенадцатом веке замыслил объявить себя великим князем и окончательно отложиться от Киева. Желал, чтобы его престол в Первозванске был не хуже киевского и ни в чем бы ему не уступал. Понимаете?

Постепенно Ольга стала понимать.

— Георгий этот, стало быть, решил, что его портрет в виде Архангела будет внушать прихожанам мысль, что он, а не Киевский князь, их главный защитник?

— Именно! — воскликнул собеседник. — Вы, что называется, в самую точку попали. Оттого-то много позже, при Иване Третьем, Московском, портрет Георгия записали. Чтобы ни у кого, значит, больше не оставалось сомнений, что главный на Руси князь и защитник — князь Московский. Меня, между прочим, Евлампием зовут, — неожиданно представился мужчина, по-видимому, давая тем самым понять, что в отношении девушки окончательно сменил гнев на милость.

— Откуда у вас такое странное имя?

— Почему же странное? — удивился знаток движений души князя Георгия. — Самое обычное. Православное. Раньше, знаете ли, не мудрствовали лукаво, называя ребятишек, а смотрели в Святцы — и все.

— Вот и ваши родители посмотрели в Святцы и нарекли вас Евлампием, — с лукавой усмешкой произнесла Ольга. — Ребята, извините, в школе вас не дразнили? Лампочкой Ильича, например? Или еще как-нибудь в этом роде?

Поскольку обладатель странного имени заторопился перевести разговор на другую тему, Ольга поняла, что угодила в яблочко, но решила не касаться больше этого болезненного для Евлампия предмета. Как раз в эту минуту она подумала, что это знакомство может оказаться ей полезным.

— Вот вы о фресках говорите замазанных — я, честно говоря, в этом ничего не смыслю. Но хочу задать вам совершенно конкретный вопрос: вы слышали что-нибудь о собрании картин князя Усольцева?

— Как же, — оживился новый знакомый Ольги, — богатейшее собрание было. Боровиковский, Брюллов, Айвазовский. Князь по этой части знатоком слыл. Только вы опоздали. Его уже не существует в природе, собрания-то. Часть его — в Петербурге...

— Знаю, знаю, — заторопилась Ольга. Она уже не в первый раз слышала о судьбе коллекции князя. — А часть — в Москве, в Третьяковке. А третья часть — самая плохонькая — осталась здесь, в вашем краеведческом.

— Как, однако, вы хорошо осведомлены, — с чувством изрек Евлампий и даже приподнялся с лавки. — Хотя вы сами явно не местные, а приехали, скорее всего, из Москвы, ваша заинтересованность в культурном наследии первозванского края делает вам честь.