Смерть швейцара

— Ну, коза! — орал таксист, проезжая мимо и намеренно сбрасывая скорость. — Что же ты под машину-то лезешь? Она же не трахает, а давит!

«Как это верно, — сказала себе Ольга, перебегая через улицу, как солдат под огнем — зигзагами. — Рассуждаешь о любовниках, а безжалостная машина судьбы готова тебя сокрушить в самый неподходящий момент».

Оказавшись на противоположной стороне, Ольга поняла, что ноги сами собой принесли ее к вокзалу. Ничего удивительного — железная дорога в провинциальном городе — начало всех начал, и все пути здесь ведут к вокзалу. Девушка взглянула на часы: ого! Половина девятого. Когда занят, мыслями, время летит, как сумасшедшее. Теперь, наверное, дамы и господа в Дворянском клубе оживленно обсуждают открытие вернисажа, потягивают в фойе шампанское и болтают о пустяках. А кое-кто из журналистской братии готовится пройти по просторным залам с диктофонами, задавая гостям не очень умные вопросы и получая на них столь же бессмысленные ответы.

«Как хорошо, что я отказалась туда поехать, — сказала себе Ольга. — Мало я, что ли, таких вернисажей видела в Москве? Везде одно и то же — все норовят выставить себя на показ. Прямо вселенский эксгибиционизм какой-то!»

Выражение понравилось.

— Мы живем во времена всеобщего эксгибиционизма, — сказала она вслух и, заметив сделавшихся непременной принадлежностью вокзалов нищих и калек, добавила: — И они тоже эксгибиционисты, только выставляют напоказ не славу и безупречную красоту, а свои язвы! Главное, чтобы видели, и не просто видели, а платили за увиденное.

Ольга пошла на перрон. Ей всегда нравилось стоять там и наблюдать за суетой, которая предшествовала отходу поезда. Вот и теперь, прислонившись спиной к колонне, поддерживавшей ажурные своды вокзала, она занялась наблюдением. Отходил московский — и не местный, задрипанный, а «Московский скорый», делавший в Первозванске остановку на десять минут и следовавший до Москвы откуда-то с юга, из теплого ближнего зарубежья.

Проводницы в черных форменных пальто, стоявшие каждая у лесенки своего вагона, поглядывали на часы и торопили пассажиров, выскочивших из купе, чтобы перехватить пива или купить газет. На платформе торговал светившийся наподобие китайского фонарика прозрачный киоск. Послышались свистки, раздался металлический лязг, вагоны содрогнулись, и женщины в черном торопливо полезли на подножки. Еще минута, и железная зеленая гусеница состава сдвинулась с места.

Ольга пожелала про себя всем путешественникам доброго пути и хотела было даже помахать поезду рукой, но посчитала этот жест излишне сентиментальным.

— Не пройдет и семи часов, как все они будут в Москве, — прошептала она и собралась уже идти прочь, как ее взгляд напоролся на нечто до удивления, до холодной дрожи знакомое — куртку ее разлюбезного Пашеньки. Мимо нее освещенными изнутри аквариумами проплывали запыленные окна купе. И в одном из них — там, где был виден свет из коридора, в дверях стоял человек, одетый в куртку, которую она бы узнала из тысячи ей подобных. Лица человека она разглядеть не успела — мешала опущенная верхняя полка, загроможденная свернутым в трубу матрасом, да и кроме того, все произошло слишком быстро — поезд двигался, набирая скорость, и облюбованное ею купе пронеслось мимо в секунду. Следовало бы броситься вслед за вагоном по платформе и все точно выяснить, но у Ольги словно ноги примерзли к перрону. Да что ноги — она в прямом смысле лишилась всех присущих человеку способностей: не могла ни говорить, ни идти, а в ушах ощущала только однообразный неумолчный гул.

В поезде, уходившем из Первозванска в Москву, уезжал Павел Александрович Каменев, ее неверный любовник. С ним она до сих пор разговаривала, будто с реальным человеком. Сейчас он был болью всей ее двадцатипятилетней жизни. В том, что в купе мимо нее проехал он, Ольга ни на мгновение не усомнилась, хотя объяснить его появление в вагоне пока что не могла.

— Эй, ты, у тебя хата далеко? — прозвучал над ее ухом грубый мужской голос. — Хорошо бы еще и выпить взять, но это мы сейчас организуем. Ты сколько за час берешь? За стол, квартиру, ну и за это самое, конечно? Больше стольника не дам, даже не проси. Стольник — и по рукам. Годится?

Ольга в ужасе уставилась в плоское, испоганенное кривой ухмылкой и маленькими бегающими глазками лицо незнакомца. Она не могла поверить, что вопрос относился к ней.

— Ну, чего глазищами хлопаешь — немая что ли? — Мужчина сыто хохотнул и схватил ее крепкими, будто железными, пальцами за локоть. — Если даже и немая — мне один хрен. Только двадцатку придется скинуть — это уж ты как хочешь. Что за интерес с немой за столом сидеть? Ни тебе посмеяться, ни поговорить по душам. Правильно я говорю, Нюра?