Смерть швейцара

— Несчастный человек! — возгласил он не без пафоса в голосе. — Куда ему было, спрашивается, деваться со справкой об освобождении? Кто бы выдал ему в те годы паспорт на основании этого документа, когда это и сейчас проблема? Вот он и вернулся в родную Древлянскую губернию и, как тогда говорили, записался в колхоз. Правда, не в том уезде, где находилось имение родителей и где его могли узнать, а в соседнем — Николаю Павловичу хотелось сделаться как можно более незаметным.

Меняйленко налил себе минеральной воды. Сделав большой глоток, он поставил бокал на поднос и заговорил уже более спокойным голосом. Казалось, он пришел к выводу, что излишняя эмоциональность при изложении фактов неуместна.

— Уж и не знаю, как ему удалось получить паспорт. Скорей всего, начался период хрущевской оттепели и, возможно, небольшая взятка канцеляристу, сидевшему в правлении сельсовета, помогла решить дело. Тем более что Ауэрштадт был человеком пришлым, чужаком, и ни у кого в колхозе не было особого желания его удерживать. Таким вот образом, — подытожил администратор, — Николай Павлович оказался в Первозванске. Уверен, что его выбор был не случаен. Вероятно, он узнал, что собрание живописи князя Усольцева после того, как его национализировали большевики, было отправлено именно в этот город — ведь Первозванск в прошлом был губернским, а ныне является областным центром. Не сомневаюсь также, что мысль о картине Рогира не давала ему покоя все эти годы, а желание заполучить ее сделалось со временем прямо-таки навязчивой идеей. Барон надеялся в Первозванске разузнать о дальнейшей судьбе коллекции.

— Представляю, как он изумился и обрадовался, когда увидел этюд княжны в зале Краеведческого музея, — сказала Ольга. Ей уже до чертиков надоело молчать и слушать Меняйленко. — Ведь он считал, что миллионы долларов у него почти в кармане, и ему оставалось сделать самую малость — выкрасть картину.

— И тут он ошибся, — вступил в разговор Аристарх, обращаясь скорее к Ольге, чем к администратору. — Помнишь, Оленька, что говорил Константин Сергеевич о системе охраны Краеведческого музея? Боюсь, у Ауэрштадта не было никаких шансов.

— Именно, что никаких, — согласился Александр Тимофеевич, которому обмен мнениями между Ольгой и Аристархом позволил перевести дух и подкрепить свои силы рюмочкой «очищенной». — Уж я-то знаю. По странному совпадению, в здании музея находилось районное отделение милиции, да и сигнализация там всегда была на уровне. К тому же, по части каких бы то ни было ограблений у барона не имелось ни малейшего опыта.

— Николай Павлович провел вторую половину своей жизни, как в аду, — задумчиво произнесла Ольга. — Знал, что сокровище рядом, а достать не мог. Не понимаю, почему он не уехал из города, а продолжал мучиться? На что он надеялся?

— На случай, на что же еще? — сказала глубоким грудным голосом Анастасия Собилло, приоткрыв в улыбке белую полоску зубов. Видно было, что ее забавляло Олино волнение. — И, как видите, такой случай представился.

— Но слишком поздно, — заметил Меняйленко. Он решил устроить себе небольшой перерыв, уселся за стол и стал есть и пить. Правда, при этом он держал ухо востро и в любой момент был готов вставить нужное слово. — Годы стали брать свое, и Ауэрштадт постепенно деградировал, начал выпивать и временами напоминал душевнобольного. Кстати, Ауэрштадт был далеко не болтун, вел уединенный образ жизни и предавался своим горячечным мечтам, по преимуществу, у себя в комнате. Или, по выходным дням, в зале Краеведческого музея — наедине с «Этюдом 312».

— И что же произошло потом? — поинтересовался Владимир Александрович, профессор искусствоведения. Его больше занимала психология человеческих поступков, нежели детективный сюжет рассказа Меняйленко.