Смерть смотрит из сада

— Вы имели в Вечере разговор с Александром Андреевичем, после чего (29 сентября) перешли работать в его группу, семьдесят пятый год. Обратите внимание, как подчеркнуто он говорит в интервью: «Ни одного дня не был дома». И журналист резонно замечает: «Вам впервые изменила память». Почему, как вы думаете? Саша родился ровно через девять месяцев. — Иван Павлович усмехнулся как-то печально. — Загадка Моны Лизы, таинственной Джоконды.

— Господи! — простонал учитель.

Все молчали подавленно. Исток этой онтологической загадки неразрешим. Иван Павлович бросил взгляд на ученую даму.

— Вы догадывались об инцесте?

— Я и сейчас вам не верю!

— А вам не кажется странным, что такой немолодой человек, замкнутый в гордом одиночестве гений всем жаловался (мне, например), будто после облучения у него не может быть детей? Как он сказал в интервью: «Я человек взглядов старомодных и не желаю позорить память о дочери и мешать карьере внука».

— Я не верю…

— Нет, похоже! — перебил журналист. — Она вдруг исчезла, бросила университет, ни с кем не общалась… И с каким злобным торжеством он объявил нам: «Полина ждет ребенка, прошу ее не беспокоить!» Помнишь, Коль?

— Да, Филя, наш многолетний и молчаливый спор с тобой был бесплоден. Ей не нужен был ни ты, ни я. И над своим безумным отцом несчастная восторжествовала на какой-то миг. «Дальнейшее — молчанье».

Иван Павлович сказал после паузы:

— Прихотливость и выборность детской памяти сохранила, однако, самое главное. Голоса в саду после считалочки — мужской и женский: «Это мой сын!» — «Ты и пальца моего не посмеешь коснуться!» Старик посмел.

— Александр Андреевич был человеком волевым, сильным и здравым, — заговорила Кривошеина, и слезы внезапно выступили у нее на глазах. — Он действительно был гением!

— Сильный и волевой человек сознался бы в убийстве по страсти, а не предал бы сына. Гений осознавал свое предательство — потому и не сопротивлялся в момент собственной гибели, пошел на жертву добровольную.

— У вас нет доказательств!

— Докажите вы, за что он убил свою дочь. Такая чудовищная ревность (даже без кровосмешения) уже болезнь. Полина сказала Филиппу Петровичу, что отец ее ребенка — больной. В медицине садизм трактуется как патологическое стремление к неограниченной власти, садист-перверт способен пойти на убийство человека, не склонного ему потакать. Меня поразил сон, который снился Саше много лет подряд (и — заметьте! — перестал являться после смерти отца). Саша видел себя мертвым в свежевырытой могиле. В работе Фрейда «Достоевский и отцеубийство» я нашел толкование этих «припадков смерти» и выписал: «Они означают отождествление с покойником — действительно умершим или еще живущим, но кому желают смерти. В этом случае припадок равноценен наказанию. Пожелавший другому смерти теперь становится этим другим и сам умирает. Для мальчика, как правило, этим другим является отец, а стало быть, припадок, называемый истерическим, — это самонаказание за желание смерти ненавистного отца». В нашем случае сновидение буквально воспроизвелось в действительности: Саша увидел своего отца в свежевырытой яме и сам наказал себя смертью.

После долгого пронзительного молчания учитель спросил:

— Неужели мальчик догадывался, что академик его отец?

— Все эти годы? Нет, конечно — иначе взрыв произошел бы раньше. Но он очень сильно ощущал некую запретную тайну своего рождения… «бастард», незаконнорожденный — так он шутил. «От нечистых рождаются нечистые». Саша жил внутри этой «подпольной» атмосферы (а семь лет с отцом и матерью) и все воспринимал по-другому, проницательнее и острее… чем я, например, человек со стороны. После инсценировки нападения в воскресенье Анна рассказала мне про сон — «припадок смерти» — у меня на веранде; за открытым окном якобы спал Саша.

— Якобы? — переспросила Анна.