Смерть Сталина. Все версии. И ещё одна

«Некоторые говорили: как же так, Маленков всегда под руку ходит с Берией, наверное, они вдвоём — это мне говорят, а другим, наверное, говорят, что Хрущёв с ним также ходит. И это правильно. Ходили, и я ходил. Он посредине идёт, бывало, а с правого бока Маленков идёт, а с левого — я. Вячеслав Михайлович как-то даже сказал: “Вы ходите и что-то всё время обсуждаете”. Я говорю: “Ничего путного, всё гнусности всякие, противно даже слушать, но ходим”».

Комментировать тяжело. Даже унтер-офицерская вдова не высекла себя так, как «принципиальный» коммунист-ленинец, признавшийся, что он осознанно выслушивал всяческие гнусности, которые и слушать противно, но ничегошеньки не предпринимал. В эпоху повального доносительства — если не донёс, значит, соучастник — Хрущёв признался в молчаливой поддержке «врага народа», и пленум спокойно воспринимал его речь.

Зачем нужен огромный штат осведомителей КГБ, если глава государства выслушивал гнусные речи и ходил под ручку со злодеем? Или это один из видов проявления бдительности? Никто из участников пленума не посмел упрекнуть Хрущёва в двуличии.

О дружбе триумвирата рассказывает Микоян. Впрочем, о какой дружбе может идти речь, если, лобызаясь друг с другом, кремлевские волки держат в руке кинжал?

«Больше всех вместе бывали Берия, Хрущёв и Маленков. Я видел много раз, как они ходили по Кремлю, оживленно разговаривали, очевидно, обсуждая партийные и государственные вопросы. Они были вместе и после работы, выезжая в шесть вечера (по новому порядку, совершенно правильно предложенному Хрущёвым) в одной машине»[221].

Хрущёв искренне негодует, через 20 лет после смерти Сталина рассказывая о неподобающем поведении Берии, который заискивал перед умирающим вождём, когда тот приходил в сознание, и насмехался, когда Сталин вновь впадал в беспамятство. Берия был единственным, кто откровенно радовался смерти Сталина

, при этом не лицемерил и не скрывал своих чувств перед коллегами, которые ханжески плакали на трибуне Мавзолея, а в душе радовались избавлению от тирана.

Обвинение в глумлении над умирающим Сталиным не было предъявлено Берии ни в день ареста, ни на июльском пленуме. Впопыхах забыли? Окажись на месте Берии кто-либо иной — Хрущёв, Молотов, Микоян… — с такой же страстью, слегка изменив набор слов, члены ЦК набросились бы на новую жертву. Главное, что объединяло их, — боязнь оказаться вне стаи.

Вздорные обвинения были предъявлены не только Берии и его сыну. Жену Берии, научного сотрудника Сельскохозяйственной академии, обвинили в том, что она использовала в корыстных целях государственный транспорт, — самолёт, на котором привезла из Нечерноземья ведро краснозёма. Объяснение, что она занимается исследованием почв и краснозём нужен был для научной работы, во внимание не приняли[222]

. Не было бы краснозёма, придумали бы что-то иное. У «наивных» членов Политбюро, «не имевших полного представления о незаконных арестах», накопился богатый опыт, которые они продолжали использовать. Уже без Сталина.

Июльский пленум — триумф Хрущёва и Маленкова, заговор которых увенчался успехом и получил одобрение партии.

Из уст Молотова прозвучало самое серьёзное обвинение в адрес Берии, политическое: Берия выступил против строительства социализма в Восточной Германии. Но ведь он предлагал это совместно с Маленковым. Остальные упрёки также пока ещё не стоят того, чтобы заключать в тюрьму и приговаривать к расстрелу члена Политбюро и первого заместителя председателя Совета министров. Об измене Родине, шпионаже и об антигосударственной деятельности, направленной на подрыв Советского государства, публично заговорят лишь в декабре, подготавливая общественность к расстрельному приговору.