Смерть Тихого Дона. Роман в 4-х частях

- Хоть, как говорится, незваный гость хуже татарина, всё же, приняв во внимание, что единение чисто-русских... - Простите мне, что так врываюсь, но сделать это почел я необходимым, ибо время никак не терпит. С тех пор, как под давлением гнусного скопища мерзавцев, именовавших себя Государственной Думой, вынужден был отречься от престола наш государь-император, ничего мы больше не слышим, кроме нечленораздельного рёва: «Свобода, свобода!». До дурноты, до одури, до помешательства. Гнусную, грязную, неграмотную толпу воров, жуликов, карманщиков, пропойц, бездельников и убийц открыто подбивают на преступления и измену отечеству, а немецкий агент некий, по воровской кличке именующий себя Лениным, немецкий агент из сифилистических дворянчиков, а с ним жидок из Америки по имени Лёва Троцкий. А мы - сидим сложа руки и ничего не предпринимаем. Пулеметы на эту сволочь нужны, картечь на этот сброд, свинец! Чтобы загнать проснувшуюся зверюку в ее вековую берлогу. И не только тех уничтожить, кто бунтует, убивает офицеров, грабит и насильничает, но и всех тех, кто всенародно, на улице, лобызался при вести об отречении го­сударя и императора нашего, видевшего вокруг себя лишь ложь, предательство и измену. Пул-ле-мё-о...

Вахмистр вдруг краснеет и перебивает Мельникова:

- Я даже дюже прошу вас мине простить за то, што встряваю посередь вашего разговору, ну одно гребтится мине узнать и вас вопросить: а кто же с тех пулеметов стрялять будить?

Мельников, видимо, ошарашен таким вопросом:

- То есть, как это так - кто стрелять будет? Ясно, как день - верные долгу и присяге войска!

Дядя Андрюша пожимает плечами:

- А где же они, эти верные долгу и присяге?

Мельников окончательно закипает:

- Где? В первую голову - казаки! Сначала в плети сволочь эту, в плети, в плети!

Взяв рюмку меж пальцами, делает ею атаман круги по столу и, не взглянув на Мельникова, говорит совершенно спокойно:

- А иде ж вы таперь таких казаков найдетя, господин полковник?

Слова атамана приводят Мельникова в ярость. Захлебнувшись, сначала не может он ничего сказать, вдруг вскакивает со стула, роняет стоящую перед ним тарелку с пирожками на пол и кричит:

- Во-первых, не господин полковник я, а ваше высокоблагородие, а во-вторых, коли уж желаешь ты со мной говорить, то потрудись встать!

Только вскинув глаза на позеленевшего, с налившимися кровью глазами, Мельникова, так же спокойно отвечает ему атаман:

- Ну, коли уж на то пошло, то тута, в хуторе нашем, ежели кого стоя и спрашивать, так только мине, атамана хуторского. Вы, господин полковник, на Дону, а не в вашей Саратовской губернии, и не с мужиками, а с казаками гутаритя.

Мельников падает на стул, мама подбегает к нему со стаканом воды, разливая ее себе на мундир, едва он выговаривает:

- Т-т-ак, э-т-то ч-т-то же такое? Попал я на большевистский митинг, что ли?

Атаман только качает головой:

- Во-во! И этак думають они людей найтить, которые с ихних пулеметов стрялять учнуть. Вряд што у них получится.

Мельников жадно пьет воду и бормочет:

- П-пугачевщина! К-катастрофа... погибла Россия...

Двери неслышно открываются, на пороге появляются два старика-казака. Сняв фуражки, крестятся они на иконы, с достоинством кланяются:

- Здорово днявали. Разряшитя взойтить, часн?я компания?

Старикам пододвигают стулья, потеснившись, усаживаются они к столу и взгляды их, как завороженные, останавливаются на бутылке с водкой.

Семен решает исчезнуть. Уходя, слышит он слова вахмистра:

- Ить это же, вашсокблародия, котел закипевший. И того и гляди взорвется. А вы нам - плети! Плетью обуха не перешибешь. Тут с понятием подходить надо и во вниманию взять скольки нас, казаков, и какие и мы стали...

* * *

О всём подробно расспросив гостя, качает головой Гаврил Софронович, дедушкин друг, и тихо говорит Семену: