Смерть титана. В.И. Ленин

Чуть ниже «адреса» стояло: «Окончившего курс в Симбирской гимназии, сына чиновника Владимира Ильина Ульянова». (В наше время не принято было ставить указующее «от».)

А во втором случае «господину Ректору» писал уже «студент 1-го семестра юридического факультета Владимир Ульянов». С некоторой фамильной дерзостью Владимир Ульянов, впрочем не без аффектированного гнета нависших над ним обстоятельств, констатировал:

«Не признавая возможным продолжать мое образование в университете при настоящих условиях университетской жизни, имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство сделать надлежащее распоряжение об изъятии меня из числа студентов Императорского Казанского Университета».

Довольно просто, но энергично. Уже можно говорить о зарождении слога. Но кому это понравится: «Не признавая возможным»!

Два раза господин ректор без излишней российской волокиты, скорее втихомолку, удовлетворял просьбы господина Владимира Ульянова. Принял — исключил. Но сила бюрократии в том, что она методично собирает все документы и уже на их основании проводит «взвешенные» решения.

Просидев целую зиму в сельском доме, продуваемом ветрами, в сорока километрах от Казани, уже 18-летний юноша вступает в новый этап переписки.

«Его Высокопревосходительству господину Министру Народного Просвещения». Опять отсутствует «от»: «Бывшего студента Императорского Казанского Университета Владимира Ульянова.

ПРОШЕНИЕ

Желая получить возможность продолжить свое образование, имею честь покорнейше просить ваше Высокопревосходительство разрешить мне поступление в Императорский Казанский Университет.

Бывший студент Императорского Казанского Университета Владимир Ульянов. Казань. 1888 года, мая 9 дня».

Можно только предположить, что канцелярия это прошение министру отправила из Петербурга с фельдъегерской государственной почтой на отзыв в Казанский университет, где какой-нибудь исполнительный чиновник, старая, прожженная на ниве народного просвещения мымра, взяв личное «Дело» студента Ульянова, написал о «крайней нежелательности обратного приема». И вот с вещей подсказки этой красноглазой мымры, всезнающих чиновников-исполнителей, другой мымрец, но уже повыше чином, приписал: «А уж не брат ли того Ульянова. Ведь тоже из Симбирской гимназии?» И следующий деятель в вицмундире с засаленными рукавами, торопясь засвидетельствовать свою полную преданность властям, не без чиновничьего восторга констатировал:

«По докладу г-ну Министру 22 июня. Его Высокопревосходительство изволили приказать отклонить ходатайство просителя».

Универсальные действия бюрократии во все времена. Проситель тем не менее, озабоченный получением образования, не дремлет и, как бы не понимая соли игры, которую ведет с ним правительство, пишет на этот раз все в том же неумирающем жанре прошения, подписываясь на этот раз «бывшим студентом Владимиром Ульяновым».

«Его Сиятельству господину Министру Внутренних Дел». Текст несколько демагогический, каким и должно быть обращение в высокую правительственную инстанцию, и по-молодому вызывающий. Вы вот, дескать, сиятельный господин министр, управляете Россией, а я вот даже образования в ней получить не могу!

«Для добывания средств к существованию и для поддержки своей семьи я имею настоятельную надобность в получении высшего образования, а потому, не имея возможности получить его в России, имею честь покорнейше просить Ваше Сиятельство разрешить мне отъезд за границу для поступления в заграничный университет».

Ну и что бы господину министру не разрешить? Я, конечно, не люблю переоценивать свои силы, но, возможно, в этом случае судьба сложилась бы иначе как лично у меня самого, так и у детей сиятельного господина министра. Да, существует, конечно, идея грозной исторической необходимости, и революция в России в той или иной форме произошла бы, конечно, и без господина Владимира Ульянова, но история вся слагается из действия отдельных личностей, представляющих собой несомненных, правда, настоящих деятелей. Не буду продолжать.

В одном и заключается, может быть, преимущество предсовнаркома перед другими совслужащими, что он может заглянуть в собственную судьбу, так сказать, со служебного входа. Ну, если не сам, из скромности и чтобы не показаться досуже любопытным, выпишет он из архива бывшей полиции собственное весьма пухлое дело, то какой-нибудь желающий заслужить признательность начальника руководящий товарищ его там добудет и, как бы к случаю, невинно поднесет. Времена, с грустью констатирую, меняются, нравы — остаются.