Смерть тоже ошибается…

– Значит, не опасны только те девушки, которые врут?

– Опасны, но по-другому.

Дядя Эм встал и погасил карбидную лампу. Койка скрипнула под тяжестью его тела.

– А кем был тот мальчишка? – спросил я.

– Какой мальчишка?

– Которого убили, разумеется. Он из цирка?

– Черт возьми! – воскликнул дядя Эм. – Я и забыл, что тебя тут не было. Это не ребенок, Эд. Убили лилипута.

Я резко сел на постели. Лилипут! Это могло означать лишь одно. В цирке работал только один лилипут.

– То есть это Майор? – уточнил я.

– Нет. Убитого никто не знает. Этот лилипут не из цирка, Эд. Никто здесь его прежде не видел.

Сначала я подумал, что дядя шутит. Это казалось абсурдным. Лилипута, который не работал в цирке, нашли с ножом в спине и без одежды в шатре шоу уродов! И никто из циркачей даже не знал, что этот лилипут здесь. Безумие! Но я понял, что дядя Эм не стал бы шутить на подобную тему.

– А где его одежда? – спросил я. – Ее нашли?

– Нет.

– Но что, черт возьми…

– Нас с тобой это не касается, Эд! Пусть копы об этом беспокоятся.

– Ладно, – кивнул я, снова улегся и вскоре заснул.

На следующее утро я встал рано. Не знаю, что заставило меня проснуться, а потом я начал размышлять о разных проблемах и больше не смог заснуть. Дядя Эм всегда говорит, что думать вредно, это одно из его любимых изречений. Мысли опаснее, чем выпивка, но безобиднее, чем марихуана. Где-то посередине. Конечно, это он не всерьез.

Я надел свой лучший костюм, сам не знаю зачем. Дядя Эм еще спал.

Снаружи небо было затянуто серыми облаками, но дождь закончился. Несмотря на раннее утро, было жарко и душно. Ни малейшего дуновения ветерка. Полотно шатров висело неподвижно, словно было выточено из серого камня того же цвета, что и небо. Я стоял на влажной траве перед палаткой и недоумевал, какого черта вылез из постели в такую рань. Наверное, чтобы не думать.

Я подвернул брюки, чтобы не вывалять их в грязи, и вышел на аллею. Возле карусели несколько человек сбрасывали в грязь опилки с грузовика. Кроме них, никого не было.

Я добрался до конца аллеи, где стоял фургон Хоуги. Я знал, что обычно Мардж встает рано. Самому себе я мог честно признаться, что хотел увидеться с ней только для того, чтобы поговорить о Рите.

Однако в фургоне Хоуги было темно – никаких признаков жизни. За поворотом в трейлере Уолтера и Дарлин дело обстояло так же. Но я не рассчитывал, что Рита уже проснулась. Наверное, она легла гораздо позднее меня.

Я вышел обратно на аллею. Хотелось пошлепать по лужам, но я не стал этого делать. Я обогнул бассейн с вышкой для прыжков в воду. Задрав голову, посмотрел вверх и содрогнулся при одной мысли, что можно подняться туда и прыгнуть с такой высоты в резервуар глубиной четыре с половиной фута. Сам-то я, конечно, никогда и не помышлял оттуда прыгать, но иногда мне это снилось.

На аллее я увидел незнакомого человека перед шатром шоу уродов. Он сидел на краю рекламной сцены и курил сигарету. Это был здоровяк с глуповатым выражением лица. Он был похож на копа. Подойдя достаточно близко, чтобы рассмотреть его ботинки, я решил, что, скорее всего, он действительно полицейский. Но я подумал, что поговорить даже с тупым копом все-таки лучше, чем вообще ни с кем; разумеется, если он захочет разговаривать.

– Привет, – произнес я.

– Привет, – ответил он.

Мне понравилось, как он это сказал: в его тоне не было ни чрезмерного интереса, ни особого энтузиазма, просто обычное дружелюбие, поэтому я остановился.

– Полицейский? – уточнил я.

– Как видишь, – кивнул он. – Стараюсь одеваться так, чтобы соответствовать образу. Порадовать дураков.

Все пошло даже лучше, чем я ожидал. Я присел на рекламную сцену и спросил:

– Как дела?

– Паршиво, – вздохнул он. – Помощи от этих чертовых циркачей не дождешься. Ты что, тоже циркач?

– Да. Говорят, убитый был лилипутом. Кто он такой?

– Мы не знаем. Пораскинь мозгами. Его никто не знает. Никто никогда его раньше не видел и даже не слышал о нем. Черт подери! У нас на руках мертвый урод в чем мать родила, а о нем никто и слыхом не слыхивал. Так, во всяком случае, они утверждают.

Он бросил сигарету в мокрую траву, достал смятую пачку, вытащил новую сигарету и щелкнул зажигалкой, пламя которой подскочило вверх на четыре дюйма.

– Звучит, конечно, глупо, – заметил я. – Но я проработал в цирке весь сезон. У нас здесь только один лилипут.

– Вот-вот, все так говорят. А ты где находился, когда началась эта катавасия? Что-то не припомню, чтобы я видел тебя прошлой ночью. Или все-таки видел?

– Я спал, – ответил я. – Рано лег. Даже выстрела не слышал, но дядя разбудил меня, когда зашел в палатку, чтобы…

– Подожди! Сделаем все официально, сэкономим время. – Он достал из кармана блокнот и карандаш и приготовился задавать вопросы. – Имя?

– Эд Хантер, – произнес я. – Девятнадцать… почти двадцать лет. Работаю в цирке чуть менее года. Живу с дядей, Эмброузом Хантером. У него свой киоск с призовой игрой.

– Да-да, помню его. Невысокого роста, полноватый?

– И умный. Это он.

– То есть вы оба ночуете прямо в цирке, в палатке за киоском?