В отличие от Антония, Децима или самого Цезаря Брут не был военачальником. Он предпочитал мирную жизнь в соответствии с римскими конституционными нормами. В Риме не имелось записанной конституции: было принято следовать определенным методам управления государством. Для людей, подобных Бруту, римские политические принципы значили очень много, но крайне мало – для тех, кто не попадал в узкий круг привилегированных граждан. Брут был философом, но притом – представителем высшего света. Он верил в Республику, в свободу, в приятные одолжения друзьям, в продвижение по карьерной лестнице. Цезарь умел договариваться с такими людьми. И Брут оказался замечательным наместником – тем редким римлянином, который не грабил бы местное население. Жители провинции даже установили его статую в Медиолане.[43]
Впрочем, Брут, по всей вероятности, не был в восторге от этого назначения. Исполняя должность квестора в Киликии (Южная Турция) в 53 г., он преспокойно набивал кошелек, вымогая деньги у населения; в Италийской Галлии ему подрезали крылья. Цезарь был верен своей стратегии доброжелательных отношений с провинциальными элитами; грабить их стало сложнее, а кроме того, Цезарь установил за наместниками постоянную слежку, особенно в таких важных местах, как Италийская Галлия. Вымогательство у местных жителей стало для Брута невозможным[44]
. У диктатора были и другие способы наградить тех, кто ему служил; но эти милости зависели от расположения Цезаря, а не от статуса того или иного римского аристократа.И вот теперь Цезарь в компании Брута продвигался через Италийскую Галлию[45]
и, вероятно, советовался с ним о том, какие земли в этой процветающей провинции он может передать своим ветеранам. Диктатор хвалил Брута за прекрасную службу, сулил ему большое будущее и обещал сделать городским претором (главным судьей) на 44 г. и консулом на 41 г. После диктатора именно консулы оказывались в Риме высшими должностными лицами[46]. Зная манеру Цезаря вести дела, мы можем предположить, что он наверняка дал еще несколько обещаний. В годы гражданской войны в его руках сосредоточились все возможные полномочия, но некоторые оптимисты верили, что теперь, когда вновь установился мир, Цезарь вернет власть сенату и римскому народу. Сам Цезарь поддерживал в людях подобные надежды, что было несложно. Вероятно, именно это имел в виду Брут, когда впоследствии утверждал: он был уверен в переходе диктатора на их сторону – на сторону элиты, которая традиционно управляла Римом и отчаянно цеплялась за свои ограниченные и консервативные представления об общественном благе.В Риме не имелось политических партий, но всех политиков легко можно было поделить на две группы. Представители того слоя высшего класса, к которому принадлежал Брут, называли себя «лучшими людьми» – оптиматами (от лат.
Оптиматы были сторонниками наследственного характера привилегий. Они считали, что совсем небольшая группа потомственных аристократов должна продолжать управлять империей с населением в 50 миллионов человек точно так же, как на протяжении веков управляла городом Римом. С этой точки зрения очень немногие люди имели соответствующие происхождение, воспитание, состояние и доблесть, необходимые для того, чтобы суметь сохранить величие и независимость государства. Оптиматы не хотели делиться своими привилегиями даже с италийской знатью или знатью из провинций, не говоря уже о более низких социальных классах.
В свою очередь популяры выступали за перемены.[47]
Они представляли интересы бедных, безземельных, запутавшихся в долгах аристократов, а также состоятельных, но незнатных людей, разбросанных по всей Италии, социальной группы, известной как «римские всадники», которые стремились войти в сенат.Сенат был государственным органом и одновременно закрытым клубом для элиты. Членство в сенате было пожизненным, и сенаторы ревностно охраняли свои привилегии. В сущности, сенат по большей части заполняли представители всего нескольких семей: каждый из сенаторов когда-то исполнял в Риме одну из высших политических должностей, большинство из которых были годичными; иногда за этим следовала служба за пределами Италии, а затем до конца жизни – пребывание в сенате. Оптиматов среди сенаторов насчитывалось больше, чем популяров.
Цезарь не был оптиматом. Совсем даже наоборот – он был величайшим популистом Рима, собравшим новую и обширную коалицию, которая пришла к власти благодаря поддержке со стороны народа и решимости легионеров.
Римляне называли свою политическую систему