Смерть цвета бейсик

— Какой груз вы перевозите? — по коробкам застучали лапки микродронов, я невольно задержал дыхание.

— Половые покрытия.

— Половые? — даже в имитированном голосе появилась явная заинтересованность. Можно было представить, как на другой стороне планеты оживился небритый недоросль.

— В смысле, напольные.

Раздался выстрел, визг тормозов и крики, явно обходящиеся без динамиков и перевода:

— Стоять!

— Куда, сука, лезешь?».

— Не гони, — пьяный расплывчатый голос тянул гласные, — Ну, че, долго тут еще?

— Он, гнида, бухой!

— Достопочтимый, — зазвенел веселый колокольчик дрона, — выйдите, пожалуйста, из машины. Медленно. Держите, пожалуйста, руки так, чтобы мы могли их все время видеть. В случае неповиновения открываю огонь на поражение.

— Проезжайте, — раздался тот же голос, но с противоположной стороны.

Проехав несколько минут, Костя съехал в какой-то темный проулок, и я перебрался на задний ряд кабины.

— Что это было такое на блоке?

— Возьми там, переодеться. Лучше ничего не успел.

В большом пакете лежал изумрудный с черным набор из комбинезона и куртки с символикой «Питната». На дне были рабочие черные берцы почти моего размера. В смысле неприметности наряд оставлял желать лучшего, но, учитывая исходный вид бездомного дегенерата, привередничать особенно не приходилось.

— Рюкзак не прихватил?

— Зачем? У тебя же есть.

Дождь усиливался, вода хлестала по стеклам, фонари пролетали мимо подтаявшим маслом. Костя кидал машину из стороны в стороны, огибая ямы, но успевал не всегда, и машина с грохотом обрушивалась, поднимая черный фонтан, а потом взлетала вверх, сотрясаясь и грохоча.

— Костя, ты не мог бы позвонить?

— Софья Олеговна, Екатерина Сергеевна и Настя сейчас в Берлине, вот-вот пересадка на Шанхай.

— А Миша?

— Телефон выключен.

— А?..

— Тоже выключен.

— Я позвоню с твоего?

— Лучше с этого, — Костя протянул мне крохотный зеленый телефончик.

Я запустил эмулятор, настроил диапазон голосов. Из программы можно было звонить и по обычным номерам, тогда голос шел измененным, но не зашифрованным.

— Желудь? Мне посоветовали обратиться к вам насчет переезда.

— Переезда? А кто посоветовал?

— Ну, он сказал, что вы его ждете сегодня, но сам приехать не сможет. Занят.

— Подъезжай, — он продиктовал адрес и путано объяснил дорогу.

Если шоссе было разбито, то в Гатчине дороги, по сути, не существовали. Их не ремонтировали лет пятнадцать-двадцать, и асфальт остался воспоминанием. Костя ехал медленно, опасаясь застрять. Никаких фонарей тут, конечно, не было, и поздней ночью светились только редкие окна, часто затянутые пластиковой пленкой или вовсе забитые досками. В таких районах нищета нагло и бойко била в глаза. Даже мой родной городок, каким он был четверть века назад, казался, в сравнении, полным достатка и уюта. Обычно я видел такие кварталы, только проезжая мимо. Жизнь в зеленой зоне создавала иллюзию повсеместного скромного, но благополучия. Не говоря уж об эрзац-палаццо, там соседские постройки вообще мало откуда можно было увидеть, а даже если и виднелись из какого-нибудь окна верхнего этажа, то тоже светились более или менее варварской роскошью.

Навигатор вывел нас к длинному трехэтажному дому, где горело только четыре окна первого этажа. На этот раз Костю удалось уговорить уехать, и мы обнялись на прощание.

К дому пришлось добирался через хлюпающую грязь, и я порадовался берцам. Возле ржавой железной двери, вставленной в стену гнилого красного кирпича, нашелся звонок. Шел мелкий ледяной дождь, и, собравшаяся на крыше, вода довольно уверенным потоком лилась мне на голову. От козырька осталось только два кронштейна, даже в темноте очевидно ржавые насквозь. Я старался пристроится поближе к стене, прячась от воды под капюшоном непромокаемой куртки.

Дверь с лязгом распахнулась. Открывший был тощим, узкоплечим и длинным, почти с меня, парнем лет двадцати пяти. Он слегка рыгнул, втянул сопли и кивнул через плечо внутрь. Пропустив меня, он высунулся наружу и бессмысленно осмотрелся — машина с выключенными фарами сейчас осталась бы незамеченной в двадцати шагах. На пальцах у него были татуировки-перстни, на загривке выбит «МИР» — уголовник, что-то там у них это значило.