Смерть в черной дыре и другие мелкие космические неприятности

«Небесные миры» также полны предположений о возможности существования жизни на планетах Солнечной системы, и здесь-то Гюйгенс и задается вопросами, на которые у него нет ответа. Здесь-то он и заговаривает о загадках биологии своего времени, например о том, как трудно выявить источник жизни. И поскольку физика в XVII веке продвинулась гораздо дальше биологии, Гюйгенс, конечно, упоминает десницу Божию лишь тогда, когда речь идет о биологии:

Думаю, никто не станет отрицать, что в размножении и росте животных и растений больше следов разумного замысла, больше чудесного, чем в безжизненных грудах неодушевленных тел… Ибо именно в них десница Божия и мудрость Божественного провидения явлены гораздо отчетливее, чем во всем прочем.

(Huygens 1698, р. 20)

Сегодня светские философы называют подобного рода призывы к божественному «доказательством от незнания» – и это очень верно подмечено, поскольку незнания у нас всегда было в избытке, в отличие от знаний.

* * *

Все благочестие ученых вроде Ньютона, Гюйгенса и других величайших умов минувших лет не мешало им быть эмпириками. Они не закрывали глаза на выводы, к которым настойчиво подталкивали полученные данные, а когда открытия конфликтовали с доминирующими догматами веры, отстаивали истинность открытий. Разумеется, это было нелегко, иногда ученые встречали суровый отпор, например Галилей, которому пришлось защищать свои наблюдения, сделанные при помощи телескопов, от чудовищных нападок, происходивших как от священного писания, так и от «здравого» смысла.

Галилей четко разграничил роли религии и науки. Религия для него была служением Богу и спасением душ, тогда как наука – источником точных наблюдений и доказуемых истин. В своем письме великой герцогине Кристине Тосканской он не оставляет никаких сомнений в том, что он думает о буквальном понимании Священного писания:

Если при толковании Библии вынужденно ограничиваться лишь грамматическим смыслом, лишенным всяких прикрас, неизбежно впадешь в заблуждение… нельзя сомневаться и тем более опровергать никакие библейские пассажи, где речь идет о каких-то физических явлениях, которые можно доказать, а между тем вероятно, что эти пассажи имеют какой-то скрытый за словами иной смысл…

Не чувствую себя обязанным верить, что тот самый Бог, который наделил нас чувствами, разумом и здравым смыслом, не желает, чтобы мы всем этим пользовались.

(Venturi 1818, p. 222)

Галилей был редким исключением среди ученых – он считал неведомое объектом исследования, а не вечной тайной, над которой довлеет десница Божия.

Поскольку небесные сферы в целом считались царством Божественного, то обстоятельство, что простые смертные не в состоянии объяснить, как они устроены, вполне можно было считать доказательством существования высшей мудрости и власти Божией. Однако начиная с XVII века труды Коперника, Кеплера, Галилея и Ньютона, не говоря уже о Максвелле, Гейзенберге, Эйнштейне и всех прочих, кто открыл фундаментальные законы физики, обеспечивали рациональное объяснение все новым и новым явлениям. Мало-помалу Вселенную стали изучать при помощи научного метода и научного инструментария – и тогда она превратилась в царство точных знаний и доказательств.

* * *

А затем произошла совершенно неожиданная и поразительная философская инверсия: толпы священнослужителей и ученых провозгласили, что именно законы физики как таковые и служат доказательством мудрости и могущества Господня.

В XVII–XVIII веках была популярна тема «заводной Вселенной» – упорядоченного, рационального, предсказуемого часового механизма, созданного и управляемого Богом и его физическими законами. Первые телескопы, позволявшие наблюдать небо лишь в диапазоне видимого света, не помогали разрушить этот стройный образ упорядоченной системы. Луна вращается вокруг Земли. Земля и прочие планеты вращаются вокруг своей оси и вокруг Солнца. Звезды светят. Туманности свободно парят в пространстве.