Смерть в чужой стране

Он положил ризотто себе на тарелку. Он хорошо потрудился, провел день в чужой стране, так кому какое дело, сколько ризотто он съест? Воткнув вилку в центр, он покрутил его, отодвигая ризотто к краю, чтобы оно быстрее остыло. Съел две полные вилки, вздохнул в знак похвалы и продолжал дальше.

Когда Паола увидела, что он уже не умирает с голоду и ест больше ради удовольствия, она произнесла:

— Ты мне не рассказал, как твоя поездка в Америку.

Он ответил с набитым ртом:

— Непонятно. Американцы очень вежливые и говорят, что хотят помочь, но кажется, никто не знает ничего, что могло бы мне помочь.

— А доктор?

— Которая хорошенькая? — спросил он, ухмыляясь.

— Да, Гвидо, которая хорошенькая.

Понимая, что загнал эту особу в нору, он ответил просто:

— Я по-прежнему считаю, что она знает то, что и я хочу узнать. Но она ничего не говорит. Через шесть месяцев она увольняется из Армии, возвращается в Америку и все это будет в прошлом.

— А он был ее любовником? — спросила Паола, коротко фыркнув, чтобы показать, что отказывается понимать, как это доктор не хочет помочь, хотя и может.

— Судя по всему, да.

— Тогда я не уверена, что она сможет просто собрать вещички и забыть о нем.

— Может быть, это что-то такое, чего она не хочет знать о нем.

— Например?

— Не знаю. Объяснить ничего не могу. — Он решил ничего не говорить ей о двух пластиковых мешочках, найденных в квартире Фостера; этого никто не должен знать. Кроме того, тот, кто открыл нагреватель, увидел, что мешочки исчезли, а потом завинтил болты. Он пододвинул к себе миску с ризотто. — Можно я доем? — спросил он. Не нужно быть детективом, чтобы знать, каким будет ответ.

— Давай. Я не люблю, когда остается, и ты тоже.

Когда он покончил с ризотто, она убрала миску со стола и положила ее в мойку. Он сдвинул в сторону две плетеные салфетки, чтобы ей было куда поставить сковородку, снятую с плиты.

— Что ты собираешься делать?

— Не знаю. Посмотрим, что будет делать Патта, — сказал он, отрезая кусок мяса и кладя его ей на тарелку. Кивком головы она дала понять, что больше не хочет. Он отрезал два больших куска для себя, взял хлеба.

— Какая разница, что будет делать Патта? — спросила она.

— Ах, милочка моя невинная, — ответил он. — Если он попробует отодвинуть меня от этого дела, я буду точно знать, что кто-то хочет это дело прикрыть. И поскольку наш вице-квесторе реагирует только на голоса, которые доносятся с высоких мест — и чем выше место, тем быстрее он реагирует, — тогда я буду знать, что тот, кто хочет замолчать это дело, обладает значительной властью.

— Например?

Он взял еще хлеба и подобрал подливу с тарелки.

— Мне становится сильно не по себе, когда я думаю, кто бы это мог быть.

— Кто?

— Точно не знаю. Но если здесь замешаны американские военные, можешь не сомневаться, это дело политическое, значит, подключится правительство. Их правительство. А стало быть, и наше.

— И поэтому — надо звонить Патте?

— Да.

— И поэтому неприятности?

Брунетти не склонен был обсуждать очевидное.

— А если Патта не будет тебя останавливать?

Брунетти пожал плечами. Поживем — увидим. Паола убрала тарелки.

— Десерт будешь?

Брунетти покачал головой.

— Когда придут дети?

Двигаясь по кухне, она ответила:

— Кьяра вернется к девяти. Раффаэле я велела быть к десяти. — Разница в том, как она произнесла эти две фразы, заключала в себе все, что не было выражено словами.

— Ты говорила с его учителями? — спросил Брунетти.

— Нет. Учебный год только начался.

— Когда будет первое родительское собрание?

— Не знаю. Я куда-то сунула письмо из школы. В октябре, наверное.

— Ну и как он? — Задавая этот вопрос, Брунетти надеялся, что Паола просто ответит на него, не спрашивая, что он имеет в виду, так как и сам не знал, что он имеет в виду.

— Не знаю, Гвидо. Он никогда со мной не разговаривает, ни о школе, ни о своих друзьях, ни о том, что он делает. Ты был таким же в его возрасте?

Он вспомнил себя в шестнадцать лет, вспомнил, каково это.

— Не помню. Наверное, да. Но потом я обнаружил, что на свете есть девушки, и забыл о том, что нужно злиться и чувствовать себя потерянным ивсе такое. Мне только хотелось им нравиться. Это было единственно важным для меня.

— А их было много? — спросила она.

Он пожал плечами.

— И ты им нравился?

Он усмехнулся.

— А, да ну тебя, Гвидо, пойди и займись чем-нибудь. Посмотри телевизор.

— Я ненавижу телевизор.

— Тогда помоги мне вымыть посуду.

— Я люблю телевизор.

— Гвидо, — повторила она, не то чтобы раздраженно, но почти, — ну-ка, вставай и не морочь мне голову.

Тут оба они услышали звук ключа, поворачивающегося в замке. Это была Кьяра, с силой распахнувшая дверь и отшвырнувшая школьную сумку. Она прошла из прихожей на кухню, поцеловала родителей и стала рядом с Брунетти, обняв отца за плечи.

— Есть что поесть, мама? — спросила она.

— А разве мама Луизы тебя не угостила?

— Угостила, но это было так давно. Я умираю с голоду.

Обхватив дочку за плечи, Брунетти усадил ее к себе на колени и рыкнул грозным голосом полицейского:

— Ага, попалась. Признавайся. Куда ты спрятала угощение?