Смерть в день рождения

— О, успех! — согласился он. — Да, успех огромный. И знаете, мне они нравятся. Я — его типичный зритель. Люблю веселое, забавное с хорошей ролью для Мэри. Не понимаю интеллектуальную драму. Но вопрос в том, получает ли он удовлетворение от них? Что вы думаете? Не тратит ли он себя впустую? Как?

В глубине души Анелида была страшно смущена и обеспокоена. Или этот пожилой военный очень близко знает Ричарда, или все друзья Ричарда, едва познакомившись, бросаются, для пользы людей совершенно незнакомых, разбирать по косточкам внутренний мир друг друга? И знает ли этот Уорэндер о «Бережливости в раю»?

У нее опять возникло чувство, что за ней пристально наблюдают.

— Надеюсь, — ответила она, — что очень скоро он преподнесет нам серьезную пьесу. А до тех пор пока он этого не сделает, не думаю, чтобы он чувствовал удовлетворение от работы.

— Ага! — воскликнул Уорэндер так, будто она сказала что-то очень весомое. — Вот именно! Очень хорошо! Поддерживайте его в этом. Ладно?

— Я?! — поспешно воскликнула Анелида. Она собралась уже было возразить, что не может себе позволить поддерживать Ричарда в чем бы то ни было, но почему-то подумала, что полковник сочтет ее отказ за жеманство. И она спросила: — А разве его нужно поддерживать?

— О господи! Конечно! — ответил Уорэндер. — И в этом отношении, и в другом. Да вы сами должны знать.

Анелида оглянулась вокруг. Она выпила только половину своего мартини и никак не могла, решила она, быть в состоянии опьянения. Нельзя этого было сказать и о полковнике Уорэндере. Не были навеселе ни мисс Беллами, ни Чарльз Темплетон, или Кэйт Кавендиш, или мистер Берти Сарасен. И уж никак нельзя этого было заметить по мистеру Тимону Гантри, которому ее неожиданно представил Ричард.

— Тимми, — сказал он, — это Анелида Ли.

Для Анелиды все это походило на встречу с легендой.

— Добрый вечер, — произнес голос, которому так часто подражали. — О чем нам с вами поговорить? А, знаю. Скажите мне поточнее, почему в своем финальном монологе вы делаете этакий жест рукой, словно что-то бросаете через плечо? И скажите, это ваше собственное изобретение или фантазия режиссера?

— А это что, неправильно? — спросила Анелида, но потом вдруг опешила, запоздало осознав, что произошло. У нее пересохло в горле, широко раскрылись глаза. Прижав обтянутые перчатками пальцы к полураскрытым губам, она воскликнула: — Не может быть, чтобы вы меня видели!

— Видел. Вместе с Диком Дейкерсом.

— О господи, — прошептала Анелида, используя совершенно несвойственный для себя оборот.

— Осторожнее! Вы расплескаете свой бокал. Может, нам куда-нибудь удалиться от этой базарной сутолоки? Кажется, сейчас никого нет в оранжерее.

Анелида, чтобы поскорее освободиться от бокала, в смятении проглотила залпом его содержимое.

— Пошли, — сказал Гантри.

Поддерживая Анелиду под локоть, он повел ее в оранжерею. Ричард пропал как по мановению руки; Октавиус тоже исчез.

— Добрый вечер, Банни, Поль, дорогой, добрый вечер. Здравствуй, Тонни, — раскланивался со всеми Гантри. Театральные знаменитости отвечали на его приветствия и оставались где-то позади. И вот они в оранжерее, и теперь до конца жизни запах фрезий будет напоминать Анелиде об этом дне.

— Ну что ж, — произнес Гантри и чуть рожал, а потом отпустил локоть Анелиды.

— Ричард ничего не говорил мне. И никто не сказал, что в были в зрительном зале.

— Никто не знал, дорогая. Мы вошли во время первого акта, а ушли перед окончанием. Я решил, что так будет лучше.

Она смутно припомнила, что в рассказываемых о нем легендах говорилось и об этой его особенности.

— А что вы забеспокоились? — спросил Гантри. — Вам стыдно за то, как вы играете?

— Нет, — честно ответила Анелида и поспешно добавила: — Я знаю, что местами это было скверно.

— Сколько вам лет?

— Девятнадцать.

— Что вы еще играли?

— Только небольшие роли в «Бонавентуре».

— Не кончали драматическую академию? — спросил он, со злостью выплевывая согласные звуки этих слов. — Не агонизировали в верноподданнических кружках? Не перевоплощались в образ? Не ложились спать со Станиславским и не вставали с Системой?

Анелида, к которой пришло второе дыхание, улыбнулась его словам.

— Я восхищаюсь Станиславским, — сказала она. — Очень.

— Ну и прекрасно, прекрасно. А теперь слушайте меня. Я буду говорить о вашей игре.

Он говорил довольно долго и касался мельчайших подробностей, высмеивал, поучал, не оставляя камня на камне, и был бесконечно прав. Сначала она слушала его жадно и молча, но вскоре решилась попросить кое-что объяснить. Он объяснил и, видимо, остался ею доволен.

— Вот, — сказал он, — что было неверно в вашей игре. Можете сделать вывод, что, если бы я не считал вас актрисой, я не стал бы вам обо всем этом говорить. Ваши ошибки — дело техники. Вы их исправите. Теперь у меня есть к вам предложение. Только предложение. Никаких обещаний. Это относительно пьесы, которая, может, никогда и не будет поставлена. Уверен, что вы ее уже читали. Будьте добры, прочитайте ее еще раз, а для этого приходите в следующий четверг к десяти часам в «Единорог». Эй, Монти!