Смерть в Кесарии

– Розенфельд сообщил мне, что знает о слежке со слов жены, – теперь, решив рассказать все – или почти все – Габи внезапно успокоился. Голос его стал ровным, почти без интонаций. – И что у него ко мне есть деловое предложение. Я подумал, что речь опять пойдет о слежке за кем-то. Мне даже стало смешно, на какое-то мгновение: я подумал, что он хочет теперь проследить за женой – в отместку. Но… – Гольдберг замолчал и снова опустил голову.

– Но?

– Речь шла о совсем другом.

– О чем же?

– Об убийстве, – вполголоса пояснил Габи. – Или о самоубийстве. Словом, он показал мне страховой полис.

– Минутку! – Розовски остановил Гольдберга, быстрыми шагами прошел в свой кабинет и тут же вернулся с листом бумаги. – Этот? – спросил он.

Габи взял в руки документ, пробежал глазами, кивнул.

– Именно. Ари… в общем, этот человек… он сказал, что очень болен, что жить ему осталось недолго. Рак или что-то в этом роде. Врачи гарантируют максимум два месяца. И что он хочет обеспечить жену. Какая разница – двумя месяцами раньше, двумя месяцами позже. Он просит меня помочь ему в этом.

– То есть, убить?

Габи поежился. Ему не нравилось это слово, ему не нравилось чувствовать себя преступником, он не желал считаться убийцей. Все это можно было прочесть на его побледневшем лице.

– И ты согласился, – Розовски досадливо покачал головой. – Габи, Габи…

– Но это же не было убийством! – Гольдберг упрямо наклонил коротко стриженую голову. – Я просто хотел помочь человеку. В конце концов, некоторые врачи практикуют эвтаназию…

– Эвтаназию? – Розовски фыркнул. – Это выстрел в висок ты называешь эвтаназией?

– Ну, не совсем, конечно, но…

– К тому же – тридцать тысяч? – насмешливо спросил Натаниэль.

– Откуда ты знаешь?

– Накануне смерти Розенфельд снял со своего счета именно такую сумму.

– Погоди, – Алекс изумленно смотрел то на одного, то на другого. – Значит, это сам Розенфельд организовал собственную смерть?

Розовски отрицательно качнул головой.

– Вовсе нет, – ответил он. – Это Габи так думал. До определенного момента…

– Я хотел… – начал было бывший стажер.

– Помолчи, – поморщился Розовски. – Дальше я знаю. Ты пришел к вилле, выстрелил в человека… Я хочу знать: кем был тот, кто заключил с тобой эту чертову сделку – там, в кафе на Рамбам? Ты знаешь его?

– Нет, я его больше не видел.

Розовски протянул Габи еще один листок, с карандашным наброском.

– Этот?

Габи переводил испуганный взгляд с рисунка на сосредоточенное лицо детектива.

– Этот? – Розовски повысил голос.

– Да, этот.

– Чей это портрет? – спросил Алекс, не отходя от двери. – Покажи, мне не видно… И откуда он у тебя?

– Портрет Шмуэля Бройдера, – ответил Натаниэль. – Мне его вчера нарисовал один знакомый художник с улицы Рамбам. По памяти. На, смотри, – он передал рисунок Маркину.

– Почему именно его?

– Я попросил нарисовать человека, с которым он однажды видел нашего Габи. За несколько дней до смерти Розенфельда… Ты помнишь – Баренбойм видел Шмулика в Кесарии, выходящим из дверей виллы Розенфельда? – спросил Розовски у Маркина. – Зеев решил, что они приятели. На самом-то деле, Розенфельда тогда вообще не было в Израиле. А Бройдер изображал его для нашего незадачливого сыщика. Чтобы при следующем разговоре – том самом, главном, Габи принял всю историю за чистую монету. И просчитались они, пожалуй, только в одном. Габи – не профессиональный убийца. Он не мог преодолеть чувства болезненного любопытства – взглянуть на дело рук своих. Верно? – спросил Розовски у Гольдберга.

– Да. Я вошел в кабинет… после выстрела… – Гольдберг запнулся, проглотил слюну. – Там… там лежал совсем другой человек… Не тот, с которым я встречался… Это было шоком, Розовски!

– Еще бы, – Натаниэль кивнул. – Мгновенно превратиться из чуть романтичного помощника рыцаря-мужа в убийцу неизвестного человека. И тогда ты решил инсценировать самоубийство?

Габи кивнул.

– Мне больше ничего не пришло в голову. В сейфе лежал револьвер. Точно такой же, как тот, который мне вручил Бройдер – в кафе. Я вышел в сад, выстрелил из него в землю, потом вернулся и положил под руку убитому. Хорошо, что это были револьверы – гильзы остались в барабане, не пришлось искать, как было бы в случае с пистолетом…

– Но ведь экспертиза могла бы определить, что стреляли из другого револьвера.

В голосе Гольдберга появилась легкая насмешка, когда он ответил:

– Экспертиза? Не ты ли учил меня не доверять экспертам, поскольку те слишком субъективны и самоуверены. Револьвер той же системы и того же калибра, пуля деформирована, стреляная гильза в барабане… Какая экспертиза, Натан? Любой эксперт будет загипнотизирован уликами.

– Ученичек… – Розовски криво усмехнулся. – Говоришь так, будто я должен гордиться твоими способностями. Но он прав, – Натаниэль повернулся к Маркину. – Единственным проколом оказалась левая рука. Наш друг не знал, что Розенфельд был левшой.

– Естественно. Я же видел его впервые в жизни…

– А второй револьвер?

– Унес с собой.

– Та-ак… – Розовски подошел к столику, помедлил немного, потом налил коньяку в пустую рюмку. Протянул рюмку Габи. Тот молча выпил.