Смерть в Кесарии

– Н-ну хорошо, – сказал, наконец, Наум. – Если вы немного знали моего младшего брата, то поймете… Мы почти не переписывались с ним. По два письма за все время. И по телефону не переговаривались. Вообще, у нас всегда были несколько натянутые отношения. Неприятно, когда в семье, тем более – в еврейской семье – родственники не дружат, но что было, то было. Он очень рано, как говорится, отбился от рук. Пил, кучковался с какими-то неприятными типами. Однажды чуть было не сел в тюрьму, хорошо – у отца тогда еще были кое-какие связи. И когда он приехал в Израиль – я к тому времени уже шесть лет жил в Штатах – я подумал, что он таки образумился. Я даже написал ему. И получил ответ. И снова написал. Но, как я уже говорил, больше мы не переписывались, – Бройдер-старший замолчал, собираясь с мыслями. – Так вот, – сказал он. – Вы сами – давно приехали из Союза?

– Давно.

– Все равно – вы знаете, как трудно было оставаться евреями при коммунистах.

– При сионистах тоже, – заметил Розовски. – И вообще: евреем быть трудно всегда. Но ничего – мы справляемся. А если продолжить это оригинальное суждение, то быть тяжело. Вообще. Не быть легче. Полное отсутствие проблем.

– Что? – Наум немного растерялся. – Нет, я не то имел в виду. Я говорю о мицвот, и… Словом, мы оба родились в религиозной семье. Наш отец был габаем синагоги. Так что у Шмулика была брит-мила, как и положено – на восьмой день.

– Очень интересно, – сказал Розовски, с трудом сдерживая раздражение, и посмотрел на Баренбойма. Баренбойм поспешил на помощь.

– Да нет, ты не понимаешь, – сказал он. – Науму в «Хевра Кадиша» сказали, что отказались хоронить Шмулика, потому что тот – гой.

– Да, – подтвердил Наум. – Я, конечно, возмутился: как это гой? Так они мне сказали, что Шмулик был необрезаным. И его похоронила какая-то организация на нерелигиозном кладбище под Беер-Шевой. Кажется, организация называется «Эзра». Что вы на это скажете? Я даже не знаю, что можно подумать. Вот, кинулся по домашнему адресу – он там уже год не жил, даже больше. Рассказал Зееву – он предложил поехать к вам.

– Секунду, – сказал Натаниэль, поднимаясь с места. – Я вам кое-что покажу, – он быстро прошел в кабинет и вернулся с портретом Шмуэля Бройдера, выполненным уличным художником. – Вы узнаете этого человека?

Бройдер-старший внимательно посмотрел на рисунок.

– Узнаю? – переспросил он. – А кого я должен узнать?

– Человек, изображенный на этом рисунке, похож на вашего брата? – спросил Розовски.

Наум еще раз посмотрел на рисунок и молча покачал головой.

– Дай-ка взглянуть, – попросил Баренбойм. Натаниэль протянул рисунок ему. – Ну как же! Шмулик, вылитый. Классный рисунок. Что вы, Наум, собственного брата не узнаете?

– Нет, – упрямо повторил Наум. – Этот человек ничего общего с моим братом не имеет. Конечно, мы не виделись почти десять лет. Но, во-первых, четыре года назад, вместе с письмом Шмулик прислал мне свою фотографию. Кстати, она у меня с собой, – он вытащил бумажник из внутреннего кармана, протянул фотографию Натаниэлю. – Можете сами убедиться.

Розовски взял фотографию. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы признать правоту Бройдера-старшего: человек на фотографии даже отдаленно не был похож на человека с портрета. Натаниэль протянул фотографию Баренбойму. Теперь уже Зеев, как давеча Наум, отрицательно покачал головой.

– Впервые вижу, – сказал он, разглядывая фотографию.

– Ты хочешь сказать, – медленно произнес Розовски, – что это – не тот человек, который год назад снимал квартиру по соседству с тобой и называл себя Шмуэлем Бройдером?

– Именно.

– А вы, – Натаниэль снова повернулся к Науму, – утверждаете, что человек на фотографии – ваш брат Шмуэль Бройдер, четыре года назад репатриировавшийся в Израиль, в то время, как человек на рисунке – вам неизвестен?

– Совершенно верно.

Натаниэль покосился на все еще работавший телевизор, у которого он, на время разговора вырубил звук. «Фисфусим» уже закончилась, начался нудный сериал – то ли родной, израильский, то ли мексиканский. Из сериалов Натаниэль угадывал только «Санта-Барбару»: при родственном дебилизме участников, в американской жвачке преобладали блондины. Он подошел к телевизору, нажал кнопку выключателя.

– У тебя нет дистанционки? – немедленно встрял Баренбойм.

Натаниэль только покосился на него, но ничего не ответил.

Наум сидел в явном оцепенении.

– А вдову брата вы уже навещали? – спросил Розовски, возвращая ему фотографию.

– Нет еще. Мне еще нужно узнать ее адрес.

– Пока не делайте этого, – посоветовал Натаниэль. – И вообще: если можно, ничего не предпринимайте… – он помедлил немного. Оба гостя смотрели на него с такой надеждой, что Натаниэлю стало чуть-чуть не по себе. Он откашлялся и сказал: – А сейчас вы расскажете мне об этом человеке. Все, что вспомните.

– О котором? – тотчас спросил Баренбойм. – По-моему, тут два разных человека.

– Об обоих, Зеев, ты – о своем соседе, а вы, – Розовски повернулся к Науму Бройдеру, – о своем младшем брате.