Смерть в Париже

Кладу ей снова ладонь на коленку. Куда же мне ее еще класть? Эта желтая коленка меня так и притягивает. Валери садится на диванчик бочком и вглядывается, вглядывается.

— И виски, — говорю я.

— «Блэк лэбел»? — усмехается Валери.

— Они же мусульмане, — говорит Василий Илларионович.

— Все мы мусульмане в каком-то смысле, — отвечаю я.

— А мне виски с содовой. Какой он романтичный — Монмартр! — говорит Лариса.

Валери исчезает. Снова возникает вместе с турком. Мы пьем глоточками горячий кофе и холодный виски. Я глажу коленку Ларисы, а Валери кладет мне голову на плечо.

— Частная собственность, мать ее, на землю! — оживает вдруг Василий Илларионович. — Какая может быть собственность на землю! Это у Господа частная собственность. Зачем тогда вокруг земли столько споров и крови? Все войны были из-за нее. А собственности, Саша, просто нет. А если нет, так о чем спор?

— Как это нет? — удивляюсь я и даже перестаю гладить женскую коленку.

— Нет ее! Владеть можно только плодами рук своих! — Сибиряк расстегнул пиджак, и теперь видно, что у него рубашка выбилась из брюк.

— То есть ее не бывает надолго, — продолжает он. — Вон цари. Романовы, к примеру, или Гогенцоллерны. Сколько у них было земли? А теперь нет. Какие законы или указы ни пиши — все равно земля уйдет. Богу она принадлежит! А Бог все равно заберет.

— Верно, — соглашаюсь я. — Вы в Думу напишите. Или этому, президенту.

— Так они себя сами богами считают. Как там ихний, — крестьянин добродушно кивает в сторону Валери, — ихний Людовик говорил: «Государство — это я».

— Людовик Четырнадцатый, — вспоминаю, а Лариса уточняет:

— «Король — солнце». Вот завтра в Версале…

Снова уходит Валери и возвращается с турком.

Перед нами появляются какие-то баночки, клизмочки, мундштуки.

— Дакор, — говорит Валери и снова кладет голову мне на плечо.

«Кальян, мать их, — догадываюсь я. — Опиумная курильня, мать-перемать! Мы об этом с Вольтером не договаривались».

— Я лучше «беломорчика» курну, — говорит Василий Илларионович и достает из кармана мятую пачку.

— А мне интересно, — вздрагивает Лариса и спрашивает: — Вы умеете, Саша? Подскажите как. Вы такой сильный, у вас такие мышцы. Вы должны знать.

— Я знаю, — соглашаюсь. — Только аккуратней.

В Афганистане я всего попробовал — убийство, опиум, горы. Учитель нашел меня в горах, точнее, я его нашел. Учитель никогда не появится, пока ученик не готов.

Комната качнулась и остановилась. Блондинка, женщина, Лариса с круглыми коленками. Как российский сыр. Парижская женщина тут же. Черная челка ее чуть колышется над белым лицом.

Потом пузатый турок. Желтые раздутые щеки хомячка и маслянистые глаза. В его волосатых пальцах извиваются золотые змейки. Змейки уже на ковре, и Лариса:

— Ой какие милые! — восторгается и берет в руки.

— И я хочу, — тянется к змейкам Василий Илларионович. — Куплю Нине к жакету.

Вольтером тут и не пахнет и не с кем посоветоваться, хотя и без советов ясно. Даже после виски и пары опиумных тяг понятно, что пахнет кидняком, что, возможно, кидняк и планировался, что парижская челка не зря тут колышется.

— Не, — мотаю головой, — не па…

— Какие красивые цепочки и браслеты! — радуется Лариса. — А они золотые?

— Уи, уи! — кланяется турок.

— Не надо их трогать, — говорю и сам трогаю.

Теплые желтые змейки так приятны в руке.

— Не надо трогать, — повторяю, — а то после не отвяжетесь.

— Да нет, хорошие цепочки. Сколько они стоят? Мне бы Нине купить несколько штук…

— Вася — это подстава. Нас тут раскрутят, и все. Если покажешь деньги — их не будет.

— Брось ты, Саша, французы такие милые люди. Когда я в свинячье говно провалился с головой, так они меня вытащили, а мог бы и утонуть… А деньги еще есть. Я же три месяца на ферме со свиньями кувыркался.

— Это турки, Вася, а не французы. Они таких дураков, как мы, только и ждут.

Валери смотрит на меня пристально. На меня, но и как-то сквозь. Турок перестает кланяться и масляно улыбаться. Теперь его взгляд холоден и он тоже на меня смотрит сквозь. Зря я столько виски выхлебал. Кофе по-турецки вкусный. Не протрезвел я от него до такой степени, чтобы… Все понятно, все слова сказаны. После слов следуют действия. Какие действия, Учитель? Вольтер ты или таджик? Ты же говорил: «Выпей, сынок», и я выпил, а теперь не варит башка. Не варит по-турецки.

Я уже тянусь руками к холмику золотых змеек, собираюсь поднять и вернуть их. Но руки не успевают.

— У-му-ба-па-ал-ла-х! — какие-то такие звуки издает турок, пятится к неприметной двери в стене, приглашает следовать за ним.

И я следую. Слезаю с диванчика. Отлипаю от коленки. Пол слегка качается под ногами. Мы что, плывем куда-то? Не плывем, хотя пол и продолжает покачиваться. Я оказываюсь в потаенном зальчике без диванов, ковров и окон. Пол из некрашеных досок и здесь — туда-сюда, вправо-влево.

— Гха-жха-тга-мга! — произносит турок.

Мне кажется, что не живот у него под пижамой, а футбольный мяч. Протягиваю руку и пробую — мяч накачан отлично.

— Давай поиграем, — предлагаю.