Смерть в Персии

– Это всё устарело!

– Ясно, – сказал Рихард, – значит, вот какие у вас методы.

– Мы уважаем твоего профессора, – сказал Хейнс примирительным тоном, – но пойми, мы не можем работать по вашим устаревшим планам!

– Конечно, – сказал Рихард, – конечно, вы гораздо лучше знаете Персеполис. Проклятые сопляки! – выкрикнул он.

Хейнс повернулся ко мне:

– Вот так он всегда. Он не понимает, что нам приходится начинать всё сначала! – Он сидел на полу, между своих планов раскопок с севера на юг.

– Слушай, – сказала я Рихарду, – если профессор решит что-то опубликовать, то ему в любом случае понадобятся твои планы!

– В любом случае, – подтвердил Хейнс, – в любом случае ему не нужны мои сопляческие планы. За это ты можешь спокойно выпить водки.

Мы выпили, примирившись, еще по стопке.

– А что Барбара? – спросила я.

– Она и слышать не захотела о водке с сахарной фабрики, – сообщил Хейнс.

– А он еще как захотел, – сонно прокомментировал Рихард.

– Что-то не верится, что она не хочет водки, откуда бы ее ни привезли, – сказала я. Я хорошо знала Барбару и начала беспокоится.

Но Хейнс ничего не ответил. Я поставила свой стакан рядом со стулом и вышла из комнаты. Дверь представляла собой одну только раму, обтянутую москитной сеткой. Появилось знакомое ощущение, когда я толкнула легкую перегородку между теплым помещением, заполненным мирным светом лампы, и огромной внешней нереальностью, лунным сиянием, пустынным блеском, полоской ровной земли перед белыми скалами, царскими гробницами, где ночуют горные козлы, где навсегда опустили бессильные паруса загадочные корабли.

Было не холодно, но свежий воздух заставил меня поежиться. Я пошла между пустых грядок, которые устроила жена нового директора, американка со Среднего Запада. Дальше шли клумбы, украшенные глиняными черепками, как в нашем саду в Арсакии. Там был гранатовый сад; почти родными показались мне теперь воспоминания о тенистой аллее, по которой я шла к своей комнате вдоль ручья, где плавали тарантулы. А снаружи, за желтой стеной, окружающей сад, были слышны колокольчики верблюжьих караванов…

Тут не было ничего подобного. Здесь была большая девственная земля – Персеполис. И лунный свет над острыми скалистыми гребнями. Я искала Барбару. Я осторожно шла между клумбами, потом они кончились и начался песок. Потом я споткнулась о рельсы узкоколейки, поднялась на холм из свежевыкопанной земли. За ним находился гараж, в котором стоял «Бьюик» и два грузовика «Форд».

– Барбара! – позвала я.

Она сидела наверху, почти у подножия скал.

– Ты чего тут бродишь? – спросила она.

– Не могла без меня лечь спать? Уже поздно! («A decent time to go to sleep!»)

Лунный свет лежал на ее ногах, как вода, что волнами наползает на песок и с шипением отходит назад. Я ничего не ответила, я была очень рада, что нашла Барбару. Я сидела, положив голову к ней на колени, и смотрела, как маленькие волны поднимаются к ее ногам.

Ночи в Арсакии, или Начало страха

Впрочем, ночи в Персеполисе были легкими. Это были светлые ночи, не всегда из-за Млечного Пути или из-за лунного света, проливавшегося на спящую равнину, были и светлые, легкие, грустные разговоры, и светлое, легкое опьянение от водки. Были долгие сумерки на террасе и мягкие прикосновения ветра к горячим вискам. Растянувшись на раскладушке, я грезила о будущих дорогах, петляющих по неизвестным равнинам и приближающихся к вершинам надежд. Я лежала, охваченная трепетом и страстными желаниями, которые стремились ввысь, как белые колонны за стенами палатки, и там, наверху, встречались друг с другом радость и печаль – и я лишь улыбалась.

В Персии у меня бывали и совсем другие ночи. Когда всё было во тьме, когда царила безысходность. В Арсакии, мертвом городе под Тегераном, отделенном от городских ворот только облаком пыли, я проводила ночи, полные вовсе не дружеских голосов, а звуков отчуждения. Облако пыли, отделявшее нас от многолюдной столицы, ее оживленных улиц, было почти непреодолимой преградой. Потому что оно скрывало под собой не обычную землю. Уже много столетий тут лежали руины; судя по всему, после нашествия монголов тут так никто и не поселился, и, куда бы ты ни втыкал лопату, ты везде натыкался на остатки стен, черепки, следы ужасных разрушений.

Всё это покрывает песок, приносимый ветром из огромной соляной пустыни, последнего прибежища диких ослов. Песок – это всё-таки мертвая стихия, хоть он и похож на воду, хоть он и имитирует волны. А самое жуткое заключается в том, что туда, где больше не селятся живые, относят мертвых. Поэтому вся территория между Арсакией и Тегераном стала сплошным кладбищем. Обычно над могилой возвышается только кучка песка, продолговатая, как мертвец под ней. Изредка попадаются надгробия из необожженной глины, еще реже – голубые купола, обманчиво блестящие на солнце.