Смерть в прямом эфире

И, потрепав ее по щеке, отправляется в кладовку за метлой. Глория, старомодная уроженка Айдахо со здоровым недоверием к правительству, позволяла Вэл садиться за руль с тех пор, как та начала доставать ногами до педалей, и никогда не переживала по поводу прав, налогов и прочих официальных вещей. То же безразличие распространялось и на отца, который работал здесь еще подростком, а затем заявился на ферму десяток лет спустя с восьмилетней дочкой. По всей видимости, Глория приняла их, и глазом не моргнув, а также не стала расспрашивать, ни почему они не могли устроиться на законных основаниях, ни насчет школы для ребенка, ни о причинах их скрытности и нежелания куда-либо уезжать. Вероятно, просто предположила, что сотрудник совершил нечто незаконное, что в ее глазах не обязательно означало неправильное. Когда обожаемый брат Глории умер от СПИДа, она перестала прислушиваться к мнению окружающих о хорошем и плохом, доверяя только собственным суждениям, которые говорили, что отец Вэл – приличный человек.

Но то, чего Глория не понимала, то, о чем никогда не думала спросить: кого именно они защищали, скрываясь на ферме.

Страх скручивает внутренности Вэл, запертый за самыми старыми, самыми толстыми дверями, и шепчет, что это она причина, по которой они прятались здесь тридцать лет. А не отец.

«Что ты натворила?» – вопит разум, однако не ее голосом. Чьим-то незнакомым. Но что бы она ни натворила, это было плохо.

Она плохая.

Папа знал, что сделала Вэл, именно поэтому так пристально наблюдал за ней. Поэтому никуда не отпускал. «Безопасности», – говорил он в конце дня. Не «Спокойной ночи» и не «Люблю тебя». Неясно, предназначалось пожелание им самим или же всему прочему миру.

Однажды Вэл начала расспрашивать: откуда они приехали? Где ее мать и остались ли другие родственники?

Папа выглядел таким испуганным, что его страх передался и дочери.

– Их больше нет, – прошептал он. – Не спрашивай больше.

Она боялась так сильно, что никогда не повторяла попытки. За все прошедшие годы прежний ужас так и не уменьшился, но Вэл привыкла к нему, научилась упрямо игнорировать тугие кольца страха, стискивавшие внутренности. И несмотря на желание – нет, потребность – знать о том, как умерли родные, спрашивать она не собиралась. Больше никогда.

И вот теперь отец тоже умер. Эта дверь захлопнулась навечно, оставив множество сожалений.

Неважно. Вэл принимает протянутую Глорией метлу и начинает смахивать в сторону осколки разбитых тарелок, после чего заканчивает укладывать еду на подносы и разливать напитки по графинам. Какая необычная традиция – кормить посторонних, когда кто-то умирает. Утешать их, хотя это сирота оставила весь свой мир на кладбище в двадцати минутах езды отсюда.

Хотя, пожалуй, Глория была права насчет посуды. Явилось гораздо больше людей, чем ожидала Вэл. Многие из ее подопечных по летнему лагерю и ученики по верховой езде: некоторые до сих пор еще дети, другие уже выросли, отчего наставница испытывает легкое головокружение и смутную панику. Если уж воспитанники такие взрослые, то какой тогда считать себя? Старой? Но она всё равно рада их видеть, рада иметь перед глазами напоминание, что проведенное вместе время что-то значило и для них.

Работники соседних ферм, трудившиеся там все последние тридцать лет, тоже пришли, чтобы почтить память отца. Они держат шляпы в руках, переминаясь с ноги на ногу в своих самых чистых джинсах и сапогах, и кажется, знали отца Вэл совсем иным человеком – дружелюбным и веселым. Тем, о ком могли рассказывать сейчас с приязнью и благодарностью.

Теперь, наконец, становится ясно, что за чувство грозит утянуть на дно, оставив бездыханной. Это всепоглощающая печаль. Отец должен был иметь всё это при жизни: друзей, приятелей, свое место в мире.

И Вэл тоже хотела бы всё это иметь.

Блестящие, цветастые, скользкие диваны Глории в гостиной забиты битком, везде полно бродящих туда-сюда людей, унаследованный турецкий ковер топчут десятки пар ног. Большой дом старой постройки отказался от веяний современного дизайна с открытой планировкой в пользу раздельных залов. Путешествие из одного пространства в другое неизменно воспринимается как настоящий шок.

Сколько же предстоит уборки, когда все уйдут! Однако свидетельство, что жизнь отца имела значение не только для дочери, искупает любые неудобства. А присутствие такого количества бывших учеников дает надежду, что и жизнь Вэл тоже прошла не зря.

Она понемногу успокаивается. Полиция не ломится в двери, группа захвата не врывается на ферму с ордером на арест многолетней давности. Пока что единственная неприятность, последовавшая за нарушением Глорией правила и публикацией некролога в соцсетях, это визит Лолы вместе с ее одиноким отцом.

Когда тот начинает искать взглядом столовую, Вэл поспешно отступает через кухню в заднюю часть дома и проверяет состояние гостевого туалета, прежде чем вернуться к главному входу. Может, следует ненадолго укрыться на втором этаже?