Смерть в сочельник (рассказы)

— Да, — медленно произнес Уайт, — за то, что она такая, какая есть, и за то, что она с вами сделала, я ненавижу ее страшной ненавистью.

Зная это, хотите ли вы, чтобы я вернулся?

Глаза, обращенные теперь на Джорджа, не таили злобы, а от шахматной фигуры, которую Уайт вложил ему в руку, исходило успокаивающее тепло.

Джордж поколебался немного, затем прочистил горло и наконец ответил:

— Так до завтра.

На губах Уайта зазмеилась знакомая Джорджу саркастическая усмешка.

— Завтра, послезавтра, в любое время, когда будет угодно, — сказал он. — Но всегда будет то же самое. Вы никогда не выиграете.

Время показало, что Уайт ни в малейшей степени не переоценивал себя. Да и само по себе время, пришел к выводу Джордж, гораздо лучше измерялось с помощью нескончаемого ряда сыгранных партий и ходов в пределах одной партии, чем какими-то искусственными приспособлениями, вроде календаря или часов. Замечательное открытие; но еще более замечательным стало осознание того, что окружающий мир, если приглядеться повнимательнее, воспринимался теперь как объект, на который смотришь через противоположный конец бинокля. Вот они, эти люди, — толкаются, лезут вперед, требуют бесконечных объяснений и извинений — их видишь четко и ясно, как всегда, но приятно уменьшенными, потому что они очень далеко, и понятно, что, как бы близко они ни пытались подойти, все равно они не смогут тебя коснуться.

Но к Луизе это не имело отношения. Каждый вечер, когда Джордж садился за шахматы, мир для него замыкался на доске с черно-белыми клетками и на фигуре Уайта, откинувшегося в кресле по другую сторону стола. Но в углу сидела Луиза с вязаньем, излучая волны негодования, которое накапливалось вокруг Джорджа, собираясь в клубы и завихрения сварливых жалоб и всевозможных требований. Деваться от них было некуда.

— Как ты можешь тратить все свое свободное время на эту идиотскую забаву? — вопрошала она. — Неужели тебе не о чем со мной поговорить?

А ведь в действительности так оно и было, думал Джордж. С самых первых лет их совместной жизни ему дали понять, что он не имеет ни решающего, ни даже совещательного голоса в ведении хозяйства, что ей совершенно неинтересно знать, с кем он там у себя в конторе работает, и что все свои соображения по поводу того, что она называла «разговорами об умном», пусть оставит при себе.

— Она совершенно права, — изощрялся в иронических комментариях Уайт, — ведь, если бы дом обставляли вы, Джордж, в нем был бы и простор и элегантность и Луиза чувствовала бы себя в нем неловко, как лишняя. Близкое знакомство с вашими сослуживцами обязывало бы ее принимать их в доме, развлекать их, выставляя тем самым на их суд свое вопиющее невежество. Ну конечно, при таких обстоятельствах лучше не придумаешь — обитать в пустоте, поглубже замуровавшись от людей и их нежелательных оценок.

И, как всегда в таких случаях, манера Уайта объяснять сущность Луизы приводила Джорджа в состояние яростного негодования.

— Ткнули пальцем в небо! — взрывался он. — Что ж, для такого способа звучит очень правдоподобно. Откуда, скажите мне, вы можете так много знать о Луизе?

Уайт взглянул на него из-под полуприкрытых век.

— Я знаю только то, что знаете вы, Джордж, ответил он. — Не больше и не меньше.

Такого рода обмены мнениями были мучительны для Джорджа и глубоко ранили его, но ради шахмат он терпеливо сносил их. Пока Луиза молчала, все вокруг отступало, окружающий мир становился нереальным.

Реальностью была шахматная доска, над которой парила рука Уайта, идущего в атаку, с великолепной небрежностью сметающего все препятствия на своем пути, а Джорджу не оставалось ничего иного, как восхищаться им и приходить в смятение.

В действительности, если у Уайта и были какие-то недостатки, сумрачно размышлял Джордж, то, уж конечно, не в области шахмат. К недостаткам скорее можно было отнести его неприятную манеру ловко использовать каждую партию в качестве повода для рассуждений об искусстве игры в шахматы, рассуждений, которые своими необыкновенно превратными и вызывающими высказываниями больно задевали Джорджа, так как касались его личности.

— Вы знаете, Джордж, что тактика, которую избирает человек, играя в шахматы, в значительной степени отражает его характер в целом, однажды заметил Уайт. — Учитывая это обстоятельство, не правда ли, поразительно, что, выбирая оборонительную тактику, вы всегда проигрываете?

Такого рода высказывания уже сами по себе были достаточно неприятны, но Уайт прямо-таки приходил в ярость в те моменты, когда в игру вмешивалась Луиза: она что-то требовала от Джорджа или начинала настаивать, чтобы он убрал шахматы совсем. Тогда Уайт сидел стиснув зубы и глаза его загорались страшной ненавистью, той ненавистью, которая, впрочем, всегда тлела в них, когда он смотрел на нес.

Однажды, когда Луиза зашла слишком далеко — она схватила фигуру с доски и швырнула ее в ящик, — Уайт вскочил с места, и вид его был столь угрожающим, что Джордж тоже вскочил на ноги, желая предупредить какое-нибудь поспешное действие. За это Луиза одарила его злобным взглядом.