Смерть в своей постели

— И он исправил свою ошибку?

— Я не об этом, — с чрезвычайной терпимостью произнес эксперт. — Я о другом. Если человека хотят уколоть в одно место, но не доводят преступный замысел до конца, и, чтобы исправить оплошность, колят в другое место, более удачное для осуществления задуманного… О чем это говорит?

— Этот человек не слишком опытен.

— Я о другом. — Эксперт опустил голову, как бы ожидая, пока в комнате заглохнет эхо от глупых слов Пафнутьева. — В каком же состоянии должен был находиться человек, который позволяет совершить над собой все эти попытки? Он не был связан? На нем не было наручников? Его никто не приковывал к батарее? Я не обнаружил на теле никаких следов насилия.

— И как все это понимать? — спросил Пафнутьев растерянно.

— Сие есть тайна великая.

— Ну… великая или не очень великая сия тайна… Разберемся.

— Нисколько в этом не сомневаюсь. У меня есть некоторые предположения, но говорить о них преждевременно. Мне необходимо во всем убедиться самому.

— Может, поделитесь?

— Позвоните мне завтра.

— У меня тоже есть некоторые предположения, — задумчиво протянул Пафнутьев. — И я тоже хочу кое в чем убедиться сам. Ну и дом построил Объячев себе на погибель! — пробормотал он. — Ну и народец собрал под одной крышей!

— Человек этот жизнь прожил насыщенную. С виду он, конечно, производит впечатление здорового, крупного, сильного… Но в нем все настолько изношено, настолько запущено… Проживи он еще пять лет, на него свалилось бы такое количество всевозможных болезней… Кто знает, кто знает, может быть, такой конец для него наиболее приемлемый.

— В смысле — счастливый? — спросил Пафнутьев, уже в кабинете эксперта.

— Любой конец назвать счастьем весьма рискованно, однако мысли такие посещают и меня.

Уже выйдя на улицу, на солнце, на свежий, весенний воздух, к живым людям, которые ругались, воровали, пили водку, подличали и плодились, Пафнутьев вдруг вспомнил Худолея, который ко всем приставал с каким-то совершенно дурацким капризом — крови-то мало, маловато крови выплеснулось из простреленной головы Объячева. Все тогда воспринимали его слова как неуместную шутку, а мужик-то дело говорил. Потому и крови было мало, что стреляли в мертвого, в которого уже можно было и не стрелять.

А как понимать эти уколы в грудь? Как бы крепко ни спал человек, как бы ни был пьян, но укол острой спицей заставит проснуться кого угодно. А он не проснулся, позволил сделать второй укол, более точный и глубокий, — двадцать пять сантиметров глубины допускает эксперт.

— Как понимать? — в который раз задавал себе Пафнутьев вопрос и не находил, не находил ответа. Ведь когда Объячев встал из-за стола и отправился к себе в спальню, ужин продолжался. Сроднившиеся, хотя нет, сжившиеся под одной крышей люди и без хозяина продолжали пить вино и виски, болтали, смотрели телевизор, наверняка говорили о том, что весна затянулась, что пора бы уже наступить теплу, чтобы закончилась бесконечная грязь на дороге, во дворе, во всем этом крутом поселке… И время от времени кто-то отлучался, то один, то другой. Мало ли какие надобности у кого были — сходить в туалет, высморкаться, помыть руки после курятины, принести бутылку вина или виски… Ужин продолжался несколько часов, поскольку в каминном зале работал телевизор, идти было некуда, и спешить никому не было надобности — из-за стола можно было отправиться только спать.

Объячев ушел первым, раньше обычного — ему стало плохо. Вот тут надо и копать — ему стало плохо. Или устал? Или хотел уединиться? С кем-нибудь…

Уединился.

За столом остались его жена Маргарита, секс-секретарша Света, телохранитель Вохмянин с женой, гость Вьюев, два строителя — Васыль и Степан.

Двое из них убийцы.

Пока двое.

Труп бомжа Михалыча болтался в петле, и ноги его едва не доставали до пола. Вытянись он чуть посильнее, мог бы, наверное, дотянуться кончиками пальцев до досок. Рядом валялась перевернутая табуретка, что должно было сказать опытному человеку, как все произошло — стал бедолага повыше, затянул петлю на тощеватой небритой шее, перекрестился мысленно и оттолкнул ногами последнюю опору в своей жизни. Дернулся несколько раз, прохрипел что-то нечленораздельное и затих навсегда.

Худолей, заглянувший к утреннему своему собутыльнику где-то к вечеру, обнаружил бомжа уже мертвым. Несколько часов он проболтался в петле. И ничто за это время в доме не говорило о новой смерти, неожиданной и бестолковой. Если убит владелец дома и у каждого домочадца могло возникнуть желание лишить жизни тирана, то кому мешало это безобидное существо?

Никому оно не мешало, подумал Худолей, и ему с грустью пришлось признать, что, скорее всего, Михалыч сам покончил с собой. Выпил еще стаканчик виски, и показалось, что нет ему места на земле, никому он не нужен, никто его не любит, а если он сам кого-то еще любит, то тем хуже для него же…

Последние два слова в сознании Худолея неожиданно соединились в одно, и образовалось новое слово, которое чем-то понравилось — негоже…