Смерть в своей постели

— А что вы мне предлагаете этим напильником перепилить? Наверху стальная дверь, на нее снаружи вешается амбарный замок, повторяю — снаружи. Никаким напильником не дотянуться до этого замка. Что пилить? Стены из бетонных блоков? Шестьсот миллиметров толщина. Тут такой фундамент, что на нем можно еще десять этажей лепить. Выдержит.

— Интересно, — продолжал канючить Худолей, копаясь в углу и находя там еще что-то для себя чрезвычайно важное. — Интересно, — тянул он и этим своим словечком почему-то нервировал Скурыгина — тот не столько разговаривал с Пафнутьевым, сколько вынужден был все время оглядываться назад, где Худолей, присев на корточки, водил пальцем по цементной пыли. Потом ему это, видимо, наскучило. Он подволок к столу какой-то ящик и сел, присоединившись к общей компании. Его заинтересовал стол, сколоченный из толстых досок, он убедился, что стол сделан прочно, не шатается, что доски приколочены надежно, и бутылка виски при всех его подергиваниях даже не колыхнулась.

— Я вижу, вам стол понравился? — снисходительно спросил Скурыгин.

— Хороший стол, — похвалил Худолей. — Мне бы такой не помешал.

— Зачем?

— Я бы на даче поставил. Вечерком присесть за такой стол, открыть бутылочку чего-нибудь соблазнительного, угостить хорошего человека рюмочкой, второй, а то и третьей… Да, Паша?

— Если это приглашение, то я согласен. — Пафнутьев усмехнулся, увидев растерянное лицо Худолея. — Как вас кормили?

— Приходила полная женщина… Симпатичная. Приносила поесть. В ведре.

— Почему в ведре?

— Не знаю. Ей, видимо, так было удобнее. Ведро накрыто полотенцем, и никто не знает, что там. И опять же ничего не мнется, не бьется, не разливается… Ведро — это не самое худшее решение. Бывало по несколько дней ничего не давали… Я стал делать запасы.

— Объячев собирался вас выпустить?

— Кто его знает, — Скурыгин передернул плечами. — Может, и собирался… Когда я подписал все, что ему было нужно, он мог спокойно меня выпускать. Но не исключаю, что были у него и другие варианты.

— Что вы имеете в виду?

— Есть у него люди, которые могут выполнить любое поручение. Просто любое.

— Он мог вас убить?

— Да, именно это я имею в виду! — почти прокричал Скурыгин. — И, как говорится, без следов. Здесь столько траншей, ям, котлованов… Сделать это очень просто.

— Когда сняли замок с двери?

— Точно сказать не могу, но, наверное, где-то неделю назад. Объячев сам пришел ко мне, бутылку принес и сказал обо всех моих возможностях… Хочешь на свободу — иди. Хочешь какое-то время здесь побыть, перекантоваться… Пожалуйста. Показал документы, договоры, расписки… Я был повязан по всем статьям.

— И что вы ответили? — спросил Пафнутьев.

— Сказал, что подумаю.

— У Объячева были деньги?

— Да, — твердо сказал Скурыгин.

— Много?

— Когда говорят, что у человека есть деньги… Имеют в виду, что он, скорее всего, миллионер. И потом, Объячев вел активный, я бы даже сказал, какой-то безудержный образ жизни. Ему постоянно требовались живые деньги. Он что-то приобретал, продавал, закладывал… Какой-то он был неустоявшийся… Что вы хотите — предприниматель первого поколения. Они все такие.

— Какие? — уточнил Худолей.

— Ненасытные. С явными криминальными замашками. Не зря же он эту тюрьму построил… Знал, что пригодится. И пригодилась.

— Как он вас сюда доставил? — спросил Пафнутьев.

— Пригласил к себе, показал дом… Поужинали. Он позаботился о том, чтобы никто не знал, что я к нему поехал. Встретил меня на улице, надо, говорит, кое-что обсудить, посоветоваться… Посадил в машину и привез сюда. Никто даже не знал, где меня искать.

— Да, примерно так и было, — кивнул Пафнутьев и вдруг обратил внимание на Худолея — тот сидел, подперев щеку и прикрыв глаза, казалось, наслаждался божественными мелодиями, которые звучали не то здесь, в подвале, не то в его душе, не то доносились откуда-то из прошлого.

— Ты что, задремал?

— Нет, Паша, нет… Я все слышу, и твои слова, и слова этого несчастного узника… Вы продолжайте, я как бы участвую в вашем разговоре, но молча. Ты ведь не обижаешься? Мне бы, Паша, так не хотелось, чтобы ты и твой собеседник на меня обиделись, заподозрили в чем-то нехорошем, поганом, отвратительном.

Пафнутьев слушал Худолея со все возрастающим интересом — он уже догадался, что у того завелась какая-то мыслишка, что-то он увидел, что-то услышал в словах Скурыгина. Пафнутьев знал эту худолеевскую слабость — как только в деле намечался просвет, он тут же впадал в выспреннее многословие с подчеркнутой вежливостью, с церемонной обходительностью, явно злоупотребляя терпением слушателей, но в то же время совершенно уверенный в том, что все ему простится, за все воздастся.

— Тебе не скучно с нами? — спросил Пафнутьев, чтобы проверить себя, убедиться в своем подозрении.

— Веселого, конечно, мало в ваших словах, но вы продолжайте, я непритязательный и многое в жизни могу перетерпеть, — ответил Худолей, не открывая глаз. И Пафнутьев понял — что-то он нашел в этом подвале — не зря так дергался Скурыгин, глядя, как эксперт изучает его жилище.