Смерть в театре «Дельфин»

— Писком слюнявой фазанихи! — прорычал Найт прямо ей в лицо. — Вы не актриса, моя милая! Вы даже и не женщина! Неужели вас никто не обманывал, не презирал, не бросал, в конце концов? Неужели вы не имеете ни малейшего понятия о той змее, что гложет униженную женщину?

Из глубины зрительного зала донёсся смех Гарри Грава. Это был именно смех: весёлый, лёгкий, необыкновенно заразительный для тех, кто не являлся его причиной. К несчастью, и Найт, и Гертруда Брейс восприняли этот смех как личное оскорбление, правда, по совершенно разным причинам. Найт круто развернулся, ринулся к краю сцены и проревел в темноту:

— Кто это? Кто?! Я требую ответа! Хохот стал ещё заразительнее, а затем откуда-то из тени раздалось восторженное:

— Ой, не могу, ну и потеха! Король «Дельфина» гневается!

— Гарри, — укоризненно произнёс Перигрин, поворачиваясь спиной к сцене и тщетно пытаясь разглядеть нарушителя порядка. — Вы же профессиональный актёр и отлично понимаете, что ведёте себя просто непростительно. Вы должны извиниться перед вашими товарищами.

— Как, Перри, перед всеми? Или только перед Герти за то, что не признал в ней униженную женщину?

Прежде чем Перигрин успел ответить, Гертруда вихрем ворвалась на сцену, бешено шаря глазами по зрительному залу, обнаружила Грава в одной из дальних лож и завопила именно с той интонацией, которой от неё так долго добивались:

— Он нарочно!

И разразилась потоками слез.

Далее произошло именно то, что бывает только в театре. Найт и мисс Брейс немедленно объединились, забыв про взаимные обиды, и превосходно разыграли эпизод. Гертруда страдала, Маркус исполнял роль античного хора. Вся мизансцена выглядела безупречно.

Бесстыжий Грав весело спустился по центральному проходу:

— Прошу прощения, Маркус и Герти. Я действительно прошу прощения. Я готов принять семнадцать поз, выражающих отчаяние, и дать сожрать себя у задней кулисы червю раскаяния. Я не могу лишь одного: признать, что смеялся без всякой причины. Требуйте чего угодно, только не этого. Только не этого.

— Тихо, — приказал Перигрин как мог более властно. — Вы, Гарри, обязательно отправитесь к задней кулисе, поскольку должны выходить именно оттуда. После окончания репетиции извольте зайти ко мне. А пока я не желаю ни видеть, ни слышать вас вплоть до момента вашей первой реплики. Понятно?

— Понятно. Извините, — ответил Грав и поднялся на сцену через ту самую дверь, которой воспользовался мистер Кондукис, когда вытаскивал Перигрина из люка.

— Марко, Герти, — позвал Перигрин. Они мрачно воззрились на него. — Я рассчитываю на ваше великодушие и надеюсь, хотя не имею права просить вас об этом, что вы забудете о данном прискорбном случае, словно его и не было.

— Нет, мой дорогой! Или он, или я! Никогда ещё мне…

Найт дал полную волю своему темпераменту. Гертруда слушала с угрюмым одобрением и приводила себя в порядок. Остальные держались тише воды ниже травы. Перигрину в конце концов удалось восстановить мир, и репетиция продолжилась с реплики: «Кто это вприпрыжку идёт по улице…"

Скандал имел неожиданные, но очень приятные последствия. В Гертруде произошёл эмоциональный перелом, и она вела свою роль со всем ядом обиженной жены.

— Но, дорогой Перри, — протянула несколько минут спустя Дестини Мейд, пожирая его своими огромными чёрными очами. — Вприпрыжку? Я? При своём первом появлении?! Мне что же, действительно надо прыгать? И это выход?! Вприпрыжку?!

— Обязательно, Дестини. У него это есть.

— У кого?

— У Шекспира, дорогая. Он писал о запыхавшейся, задыхающейся, пританцовывающей женщине с бледным лицом, чёрными, как уголь, глазами и голубыми венами, которая двигалась вприпрыжку.

— Какой странный вкус!

— Дело в том, что для него хромота стала выражением сексуальной привлекательности.

— Не знаю, о какой привлекательности может идти речь, если я появлюсь, прыгая на одной ножке, задыхаясь и пыхтя, как кит!

— Дестини, ты только послушай, что он написал. Послушай!

И Перигрин с выражением прочитал строки о хромой красавице.

— Именно поэтому я и заставил её упасть с лошади и вприпрыжку пройтись по улице.

— Он, наверное, был со странностями?

— Конечно, нет! — возмущённо вмешался Маркус.

— Я только спросила. Из-за перчаток и всего такого.

— Послушайте, дорогая. Нужно вот что: с улыбкой, запыхавшись…

— И хромая! Ужас!

— Да, да, — сказал Маркус. — Мы вас прекрасно понимаем, но послушайте: вы очаровательны, вы краснеете и бледнеете, а ваша грудь вздымается. Милая Дестини, у Шекспира была совершенно нормальная реакция. Вы поразили его, понимаете? Вы поразили меня!

— Хромотой?

— Да! — раздражённо подтвердил Маркус. — И хромотой, и всем прочим. Давайте, дорогая. Выходите ко мне.