Смерть в темпе «аллегро»

– В таком случае не смею вас более задерживать в своем доме, – слегка кивнув головой, сказал тенор.

– Тогда прощайте, – поднимаясь с кресла, ответил Виктор. – Будете в Париже, не премините заглянуть. В вашем распоряжении…

Последние слова потерялись в коридоре. За Васильевским сомнамбулой проследовала вдова.

– Дело закрыто, – стукнул массивным кулаком по подушке статский советник. – Каков мерзавец! – и окажется безнаказанным.

– Не думаю, – тихо заметил Каменев.

– Не думаете… – бросил Уваров. – И кто же ему…

«Помешает», хотел он сказать, но из передней один за другим раздались выстрелы.

– Что это? – вскочили с мест полицейские.

– Эльза, – ответил тенор. – У нее в сумочке шестизарядный «Велодог».

– Вы знали! Черт вас подери, вы знали! – крикнул Филимонов, выбегая с Уваровым в коридор. За ними поспешила Варвара Георгиевна. Каменев, держась за сердце, неторопливо проследовал туда же.

Эльза успела всадить в убийцу мужа три пули, ранения явно были опасными. Двое полицейских с большим трудом удерживали стрелявшую, та рвалась к выпавшему из рук пистолету. Раненый прохрипел что-то, Варвара Георгиевна побежала на кухню за водой и перевязками.

Филимонов крикнул: «Николай, что стоишь? – звони врачу!». Тот зажмурился на миг и, махнув рукой, словно бы решаясь на какой-то шаг, бросился к телефону. Спустя секунду он повернулся и извиняющимся тоном произнес: «Простите, я такой неловкий». В руке у него был оборванный телефонный шнур.

Раненого перенесли на кровать и все-таки послали за врачом. Через четверть часа с ним все было кончено. Тенор лежал в соседней комнате с сердечным приступом.

– Идемте, Антон Карлович, – предложил надворный советник. – Ему сейчас нельзя волноваться.

– Сердце – не камень, – кивнул тот и направился к двери.

Заключение второе

Спустя всего неделю тенор вернулся к чтению лекций, а в следующее же воскресенье в квартире раздался звонок. Варвара Георгиевна открыла дверь: за порогом стоял ее супруг, рядом с ним был какой-то господин с двумя большими деревянными ящиками в руках.

– Прошу, Юлий Иванович, проходите. Здравствуй, Варя… Давайте в гостиную, тут как раз стоит рояль – я думаю, будет удобно. Варя, пойдем с нами. Ты сегодня в хорошем голосе?

– Как всегда, – сказала она.

К роялю придвинули обеденный стол, господин поставил на него деревянные коробки. Внутри находился небольшой рупор, несколько черных цилиндров и какое-то странное устройство с аккумулятором.

– Это дело все-таки убедило меня, что надо непременно оставить фонографические записи. Я договорился с господином Блоком, что нас с тобой запишут на цилиндры. Как тебе перспектива войти в историю?

– Войти в историю – не проблема, – улыбнулась она. – Проблема из нее выйти.

– Сегодня была очередная демонстрация – новые валики записывали, старые показывали… Это потрясающе! – знаешь, как Танеев возмущался по поводу своего голоса? Он у него и правда высокий, а если начнет смеяться – так совсем срывается. Пабст великолепно сыграл Шопена. Фигнер пел романс Кюи – правда, на записи не очень хорошо слышно. Донской записался. Не пора ли и нам?

– Уверен? – спросила Варвара Георгиевна. – Мазини говорил, что это профанация искусства. Рубинштейн отказывался записывать свою игру.

– И потом очень жалел, кстати. А месяц спустя Антон Григорьевич все-таки аккомпанировал «Серенаду Дон-Жуана», пел Самусь. Начинай, я сыграю на пианино что захочешь. Единственный момент – не больше 2,5 минут на один цилиндр. Оставим, так сказать, потомкам представление о своем искусстве.

Варвара Георгиевна выбрала хабанеру из «Кармен» – она всегда любила этот странный и непонятный ему веризм, и арию Фидес из «Пророка». Каменев записал укороченный вариант романса Рауля и «Сердце красавицы».

– Хотите послушать? – спросил Блок.

– Конечно, – кивнули в унисон Каменевы.

– Сейчас поставлю хабанеру… – сказал он и начал менять иглу.

– Нет, старик Рубини, конечно, был прав в свое время, – заметил Николай Константинович. – Теперь благодаря Эдисону всё несколько изменилось: теперь голос певца не просто сохраняется, он больше ему не принадлежит и может парить над миром даже после ухода артиста.

Послышался треск и дивно красивый голос выводил страстную мелодию испанской цыганки.

– Шумов, правда, многовато – но наверняка что-нибудь придумают, – улыбнулся тенор, когда запись кончилась. А можно услышать канцону из «Риголетто»?

Юлий Иванович переставил цилиндр и после небольшого фортепианного вступления послышались знаменитые слова «Сердце красавицы склонно к измене…» – однако их секунду спустя совершенно заглушил возмущенный крик «И за это мне платили?!»