Смерть Вазир-Мухтара

- Солдаты! Вы оказали врагам нашим военную руку победоносного его величества войска!.. Серая площадь пестрела, как сковорода, на которой печется рыба, помидоры, каперсы. Рыба была чешуйчатая, в форме. Генерал Сипягин сидел на белом коне и помахивал рукою в белой лайке. Конь под ним танцевал, солнце било в круглый, выкинутый назад генеральский стан, затянутый в корсет. Сверху, с террасы, казалось, будто генерала поразила пуля, он падает назад и застыл в падении. - Солдаты! Кампания окончена с желанным успехом действием военного оружия! Перед полком караваном стояли дроги, запряженные четверками, покрытые парчой, и между ними длинные пушки. Лошади были в чехлах. Только передние дроги были не покрыты, и на них желтый, тусклый стоял золотой трон. Руки барабанщиков с палочками подрагивали. Ждали, когда кончит генерал. Сверху, с террасы, парад был подобен военным похоронам, остановившимся в движении, трон - опочившему полководцу, остальные повозки - безымянным мертвецам. Это проходил мимо дома военного генерал-губернатора сводный гвардейский полк, возвращавшийся из Персии и везший куруры и трофеи. Этот полк был особый полк. Тут были части Московского полка л части Кавалергардского. Их стасовали из обломков, их старательно перемешали, после того как, взятые в плен русскими же полками на Сенатской площади в декабре месяце 1825 года, они посидели в острогах и крепостях. И перед каждой ротой стоял безотлучно особо испытанный офицер. Командир был тоже не простой - это был тот гвардейский командир, которого в декабре столкнули младшие офицеры с каменной казарменной лестницы. Он слетел с лестницы и возвысился. Теперь он внимал генеральским словам. Трофеи, которые привез полк, были: трон Аббаса-Мирзы, семь пушек персидского мастерства, Ардебильская библиотека старых свитков и две картины, изображавшие победы Аббаса-Мирзы. Куруры была самая тяжелая кладь, трон - самая высокая, а мертвая библиотека - самая тихая. Картины же были взяты в Уджанском замке, потому что там нечего было больше взять. Их можно было преподнести императору, чтобы тот показывал их в своем дворце хотя бы французам-путешественникам. - Солдаты! Вы имели случай изгладить пятно минутного своего заблуждения и запечатлеть верность свою к законной власти, проливая кровь при первом военном действии! Они были в запыленных сапогах, с лицами землистыми, по цвету столь непохожими на лицо генерала, будто они и генерал принадлежали к разным нациям. Все тифлисское население высыпало на широкие плоские кровли и смотрело на парад. Грибоедов, стоя на террасе, нечаянно толкнул высокого архиерея, стоявшего рядом. Грибоедов в забывчивости пробормотал: - Pardon... Архиерей не дрогнул ни одним мускулом фиолетовой толстой мантии. Панагия сияла на нем, как детский нагрудник; было так жарко, что капли медленно падали с архиерейского носа. Грибоедов смотрел на солдат, он кого-то искал взглядом внизу. - Справедливость и кротость покажет ныне врагам нашим ясно, что не порабощения мы желаем, но ищем единственно освободить их от бедствий и угнетений. Солдаты! Сии трофеи! Сии куруры!.. Становилось ясно: единственным бедствием народа персидского были куруры, и его от них освободили. - Это, кажется, из Тацита, - сказал на ухо Грибоедову Завилейский. Он стоял рядом. Из Тацита ли или из Карамзина - вспомнить на такой жаре было невозможно. Грибоедов нашел то, чего искал. Вот он стоит, внизу, в первом ряду за курурами, этот человек. Сминая, комкая, стаскивал для чего-то белую перчатку Грибоедов. Руки его дрожали. Лицо у человека было сизо-бритое, цвета розового с смуглым, как тронутая тлением ветчина. Форма капитана была на нем. И он стоял, как все, прямо и вытянувшись, внимая и не внимая словам Карамзина, или князя Кутузова, или Тацита - смотря по тому, откуда генерал набрал цитации. Он никогда не знал, что его слова, то любезные, то жесткие, слова, которые он обращал к Аббасу-Мирзе, тоже любезному и веселому, - обернутся мертвыми курурами, мертвой библиотекой на площади. Генерал кончил. Лошадь танцевала на месте. Тогда началось ровное, длительное: - Ура... Рты у солдат были раскрыты ровным строем, словно лекарь, обходя фронт, дергал зубы. И он никогда не знал, что его куруры привезет человек с лицом цвета сизого, лежалой ветчины, тонкий прямой человек, шутовское имя коего произносится шепотом... - Ура... ... капитан Майборода, предатель, доносчик, который погубил Пестеля, своего благодетеля, который их на виселицу... Руки в белых перчатках возятся. Рядом оперлись на перила белые пальцы архиерея. Если перчатка полетит вниз... Перчатка полетела вниз. Архиерей с любопытством глянул, как она закружилась листком и легла на безветренные камни. Барабанщики забили в барабаны. Полк прошел. Дамы зашевелились на террасе, как одушевленные розовые кусты. - Oh! comme c'est magnifique! (1) - Notre general... (2) - Charmant! (3) - ... mant... - Magnifique! - A красноречие-то все-таки из Тацита, - сказал Завилейский, подмигнув Грибоедову. Но зубы у Грибоедова были оскалены, губы дрожали, и Завилейский подхватил его, и засуетились слуги. - Александру Сергеевичу дурно!