Смерть Вазир-Мухтара

Самсон говорил о Скрыплеве, которому Борщов завидовал. Борщов встал.

– Военное дело. Обижаться нам не приходится. Вечером Самсон опять послал за Борщовым.

– Никому, Семен, не говорил?

– Как ты сказал, Самсон Яковлич. Только видно, что знают.

– Ну так вот, никаких приготовлений не делай. Никуда мы пока что не выступаем.

– Что так?

– Не будет дестхату. Вот и все. Только вот что: здесь шум, может, будет.

Борщов смотрел внимательно.

– Так людям не баловаться.

– Как скажешь, все одно, – сказал уклончиво Борщов.

– А я говорю: не баловаться, – сказал Самсон и вдруг побагровел. – Из казармы никого не выпускать. Слышь, Семен? Все отвечать будут. Запереть казармы.

Он заходил по комнате, топча сапогами ковры.

И давно уже не было Борщова в комнате, а Самсон все ходил по коврам кривыми кавалерийскими ногами в смазных сапогах, как баржа по мелководью.

Потом он остановился, спокойно набил трубку, задымил и снова стал ходить.

Раз в нерешительности он посмотрел на дверь и сунулся было в нее.

Потом махнул рукой, сел и уставился на стену, на ковер с развешанным оружием. Посмотрел на кривой ятаган, который ему подарил в прошлом году Хосров-хан, и на свои кривые ноги.

– Ну и что? – спросил он негромко. – Тебе какое дело? Ништо.

И нижняя губа отвисла у него, как в обиде.

10

В этот день Мирза-Масси говорил народу.

В этот день Мулла-Мсех говорил народу в мечети Имам-Зумэ.

В этот день спор шел между городом и человеком, мирным трактатом и шариатом, Персией и Европой, Англией и Россией.

В этот день привезли наконец в русскую миссию подарки шаху, сильно запоздавшие. Ящики выгружались на дворе.

Вечером метнулся тенью к русскому посольству человек. Спокойны были улицы, лежащие близ русского посольства.

Человека привели к Вазир-Мухтару.

Он был бледен, и глаза его блуждали.

– Ваше превосходительство, – сказал он трясущимися губами, – я прихожу от имени Манучехр-хана. Мулла-Мсех и Мирза-Масси говорят сегодня народу. Они объявили джахат.

Грибоедов закрыл глаза. Он стоял спокойно, только глаза его были закрыты.

– Ваше превосходительство, – лепетал человек, – ваше превосходительство, отдайте, пока не поздно, Мирзу-Якуба.

Грибоедов молчал.

– Или пусть сегодня вечером Мирза-Якуб пройдет тайно в мечеть Шах-Абдул-Азима, ваше превосходительство, это два шага, только через ров перейти. В мечети его никто не тронет, ваше превосходительство.

У человека были слезы на глазах, и он трясся.

– Если кто-нибудь, а особенно русский подданный, – медленно и чужим голосом сказал слова закона Грибоедов, – приходит под русское знамя и находится под его покровительством, – я не могу его выгнать из посольского дома. Но если Якуб сам захочет уйти, я мешать не буду. Прощайте, господин Меликьянц.

Человек неверными шажками, запинаясь, скатился с лестницы, и Грибоедов послал через десять минут Сашку с запиской к евнуху.

Сашка вернулся и доложил:

– Господин главный евнух просили передать, что если ваше превосходительство захотят, так они завсегда рады исполнить, но только сами не согласны.

– Спасибо, Саша, – сказал Грибоедов, – спасибо, Сашенька, ты верно передал.

– А господин Меликьянц прямо не в себе приходили, – прибавил Сашка, довольный.

– А теперь позови сюда, голубчик, Мальцова Иван Сергеича.

– Будьте добры, Иван Сергеич, – сказал Грибоедов Мальцову холодно, – написать ноту. Изложите все мои поступки со сносками на статьи. От самого приезда в Иран. Выражения допустите сильные, но титулы все сохраните. Закончите примерно так: нижеподписавшийся убедился, что российские подданные не безопасны здесь, и испрашивает позволения у своего государя удалиться в Россию, или лучше – в российские пределы. Всемилостивейшего, разумеется.

Мальцов встревожился.

– Есть какие-нибудь известия?

– Нет, – сказал Грибоедов.

– Сегодня же составить?

– Лучше сегодня. Простите, что обеспокоил.

Когда Мальцов ушел, Грибоедов взял листок и начал изображать:

aol, otirsanatvfe e'asfrmr.

По двойной цифири листок означал:

Nos affaires vont tres mal[90].

Кому писал это Александр Сергеевич? Он положил листок к бумагам на столе, не дописав его. Выдвинул ящик, пересчитал деньги. Оставалось немного, расходы были большие. Он становился скуповат.

11

Так наступила ночь, и никто в русском посольстве, кроме евнуха Мирзы-Якуба и Александра Сергеевича, не знал, о чем говорил растерянный человек.

Сашка о нем забыл. Он читал на ночь любимую свою поэму «Сиротка», сочинение господина Булгарина. Потом он улегся. Грибоедов сидел у себя, и окно его было освещено поздно.

– Все сидит, – сказал казак, взглянув в окошко со двора.

– Да, дела, – зевнул другой.

12

И вот перед ним встала совесть, и он начал разговаривать со своей совестью, как с человеком.

– Дело прошлое, оставь свои бумаги, не хлопочи так над бумагами.

– Присядь, подумай.

– Ты сегодня пнул ногой собаку на улице, вспомни.

– Неприятно, – поморщился Грибоедов, – но, вероятно, она привыкла.

– Ну что ж, жизнь не удалась, не вышла.

– Здесь ты прожил даром и совершенно даром…

– Птичье государство, Nephelokkukigia?