Смерть внезапна и страшна

Но оба они прекрасно понимали, что даже за сомнения еще надлежит побороться. Причем на то, чтобы спасти врача от виселицы, у них оставалось всего лишь несколько дней. Адвокат протянул руку, чтобы подбодрить обвиняемого, и тот задержал его руку в своей дольше, чем это было необходимо, – словно хватаясь за спасательный канат. В прощальной улыбке его было больше отваги, чем уверенности. Оливер оставил своего подзащитного с таким стремлением бороться, какого он не мог вспомнить за долгие годы своей карьеры.

* * *

Дав показания, Монк оставил зал суда. Желудок его сжался в комок, а все тело охватил гнев. Детектив не знал только, против кого направить это чувство, что лишь усиливало его раздражение. Неужели Пруденс была столь слепа? Ему не хотелось думать, что она могла допустить столь чудовищные ошибки. Подобное было вовсе не похоже на женщину, о которой он так скорбел среди собравшихся на похороны в Хэнуэлле. Отвага и благородство даровали ей чистоту, сыщик увидел это даже в посмертном знакомстве с нею. Он разделял мечты погибшей, мог понять ее волю к борьбе… и ту цену, которую она заплатила за эти мечты. Частью души своей он ей сочувствовал. Впрочем, Уильям и сам не был безупречен, иначе как он мог полюбить Гермиону? Слово «любовь», с его точки зрения, мало годилось для описания чувства, которое он перенес, этой бури страстей, замешанных на одиночестве. Он томился не по реальной женщине, он жаждал ту, которую придумал сам: женщину из снов, которая заполнит в его душе пустоту; нежную и чистую женщину, которая будет любить его и нуждаться в нем. И не увидел реальной женщины, страшащейся высот и глубин любви… Не понял, что это было создание ничтожное и трусливое, искавшее лишь собственной безопасности и стремившееся держаться подальше от чувственных бурь.

Поэтому из всех людей на этом свете Монк в последнюю очередь стал бы винить Пруденс Бэрримор за ее ошибки. И все же ему было больно! Он пересек Ньюгейт-стрит, не замечая шарахающихся от него лошадей, не слыша криков возниц. Легкому кабриолету даже пришлось свернуть, давая ему дорогу, а выскочившее из-за этого кабриолета черное ландо едва не сбило сыщика. Лакей, ехавший на боковой ступени, одарил задумавшегося прохожего цепочкой эпитетов и определений, заставившей даже кучера удивленно и с одобрением хмыкнуть. В мыслях стремясь к решению, детектив обнаружил, что повернул к госпиталю и через двадцать минут быстрой ходьбы завершил остаток путешествия в кебе. Он не знал даже, дежурит ли сейчас Эстер или же пытается урвать клочки необходимого сна в спальне сиделок, однако, не обманывая себя, понимал, что это ему безразлично. Лишь ей одной на всем свете он мог поверить свое смятение и тревоги.

Оказалось, что Лэттерли только что легла после долгого дневного дежурства, начавшегося еще до семи утра. Но Уильям знал, где располагалась спальня, и вошел в госпиталь с такой властностью, что никто не посмел останавливать его и пускаться в расспросы. Лишь у самых ее дверей рослая и широкоплечая сестра, наделенная бледно-рыжими волосами и руками матроса, припудренными имбирем, выросла перед Монком посреди коридора, бросив на него мрачный взгляд.

– Мне нужно повидать по важному делу мисс Лэттерли, – заявил сыщик, уставившись на нее гневным взглядом. – Ее ответ может определить жизнь человека. – Эту ложь сыщик выпалил без колебаний.

– Да? И чью же? Твою?

Уильям подумал, что не знает, как на самом деле эта сестра относилась к сэру Герберту Стэнхоупу.

– Тебя это не касается, – сказал он резко. – Я прямо из Олд-Бейли, и у меня к ней дело. А теперь ступай за мисс Лэттерли.

– По мне, ты хошь из ада на метле прилети, но сюда не пройдешь. – Женщина сложила руки на груди. – Я схожу к ней и скажу, кто пришел, ежели ты назовешь мне свое имя. Она придет сюда, если захочет.

– Монк.

– Вот уж не скажешь![13] – фыркнула медсестра, оглядывая его с головы до ног.

– Это моя фамилия, а не образ жизни, дура! – отрезал сыщик. – Иди, скажи Эстер, что я здесь!

Она повиновалась с пренебрежением на лице, и через три минуты из спальни появилась Эстер. Она выглядела очень усталой, одета была явно на скорую руку, и ее каштановые волосы свободно спускались на плечи. Уильям еще не видел ее с распущенными волосами, и это удивило его: его знакомая сделалась какой-то другой, молодой и ранимой. Он подумал, что напрасно разбудил ее, повинуясь, в сущности, чистому эгоизму. Для судьбы сэра Герберта, в общем-то, безразлично, когда он переговорит с ней – сегодня вечером или завтра утром.

– Что случилось? – начала сестра, одолевая усталость и дремоту. Ей хотелось скорее узнать причину столь срочного визита сыщика, чтобы не обдумывать все возможности, которые уже рисовало ее разыгравшееся воображение.