Смерть внезапна и страшна

Монк находился на Грейс-Инн-роуд: он шел к госпиталю, чтобы повидать Ивэна и порасспросить его о Пруденс Бэрримор, если тот обнаружит желание поделиться информацией. Хотя, по трезвом рассуждении, Джон мог и не испытывать подобного устремления. Сыщику не хотелось просить его об этом: на месте Дживиса он не велел бы подчиненным рассказывать кому бы то ни было о деле, а тот, кто осмелился бы нарушить этот запрет, непременно схлопотал бы строгий выговор.

И все-таки, не имея достаточно оснований для подобного мнения, Монк считал, что Дживис не сумеет справиться с делом Бэрримор. Он помнил о собственных успехах после несчастного случая. Некоторые из них были достаточно сомнительными, и детектив понимал, что многим обязан своим друзьям, особенно Эстер. О том, что было с ним до потери памяти, он мог судить лишь по отчетам. Все они свидетельствовали о его блестящем уме, болезненно чувствительном к несправедливости, но не наделенным любовью к скромным и нерешительным людям, и вообще об отсутствии уважения к ним. Однако все бумаги были написаны его собственным почерком, и оставалось неясным, настолько же можно на них полагаться.

Но одно воспоминание дразнило Уильяма, скрываясь на границе его памяти со времени его возвращения из Литтл-Илинга… Они с Ранкорном вместе работали над каким-то делом. Это было давно, когда Монк только что поступил на работу в полицию. Он пытался вызвать в памяти еще хоть что-то, найти какой-нибудь намек на суть этого дела, но не смог припомнить ничего, кроме собственного гнева – раскаленного добела, словно щитом ограждающего его от… от чего же?

Пошел дождь: огромные теплые капли падали все чаще и чаще. Вдалеке, заглушая стук колес, прокатился гром. Мимо пробежал пешеход, пытавшийся на ходу открыть черный зонтик. Мальчик-газетчик поспешно запихивал свои листки в брезентовую сумку, не прекращая зазывать покупателей. Детектив поднял воротник пиджака и направился вперед.

Вот что было во время того расследования. Давление! Тогда он отчаянно оборонялся от начальников, требовавших чьего-то ареста. Но ему было не до того, что думают или ощущают другие, он был поглощен лишь собственным отношением к преступлению, и ярость поглощала его. Но каким же было само преступление? Память ничем не могла помочь Уильяму: он копался в ней, но поиск не приносил результатов.

Это крайне раздражало Монка – чувство, которое он знал превосходно. Тогда он тоже был раздражен, а гнев всегда порождается беспомощностью. Каждый тупик, из которого удавалось найти выход, сменялся новым тупиком. Сыщик ощутил прилив надежды, быстро сменившейся раздражением, пульсировавшим в гулкой пустоте неудачи. Чувство это, по крайней мере отчасти, было направлено на Ранкорна: тот вел себя застенчиво… и слишком считался с чувствительностью свидетелей. Монк же намеревался давить и давить на них… Не из-за жестокости, а потому, что они прятали свои дурацкие крохотные секреты на пороге куда большей и злой трагедии.

Но какой же трагедии? Уильям помнил лишь тяжесть и пустоту, а еще эту не знавшую выхода ярость.

Дождь припустил как следует и промочил его брюки. Ноги детектива промокли, а по спине стекали ручейки. Он поежился и ускорил шаг. Вода поднималась в канаве и, закручиваясь водоворотом, исчезала в люке канализации.

Надо наконец выяснить прошлое. Надо же понять самого себя… того человека, которым он был все прежние годы, узнать, был ли его тогдашний гнев оправданным или же винить в нем следовало склонность к насилию, таящуюся в его же собственной природе, найдя себе извинение – эмоциональное, но интеллектуально бесчестное. Подобные вещи сыщик презирал больше всего на свете.

Приступив к исполнению поручения Калландры, Монк не имел причин для довольства собой. Мотивы убийства Пруденс Бэрримор и личность преступника еще надлежало выяснить. Возможных вариантов было множество: убийцей мог оказаться ее старинный враг, отвергнутый жених, кем, собственно, и был Джеффри Таунтон, или ревнивая и отчаявшаяся соперница… Нанетта Катбертсон. Время шло, Джеффри ждал Пруденс, а та держала его при себе, не соглашаясь, но и не отказывая.

Еще убийцей мог оказаться неизвестный любовник, врач или попечитель госпиталя, если какая-нибудь ссора или вспышка ревности завершилась трагедией. Следовало допускать и шантаж, в котором, если верить словам Ивэна, Дживис подозревал Кристиана Бека.

К тому же мисс Бэрримор была самоуверенной и властолюбивой, а значит, убийство могла совершить любая из сестер, не выдержавшая постоянных унижений. Очередной укол самолюбию, одно, пусть и обоснованное, замечание могло стать последней соломинкой, заставившей обиженную работницу нанести удар.