Смерть Вселенной

— Вы же понимаете, мой долг — заявить в полицию и немедленно. Я не могу себе позволить быть замешанным в таком деле.

Она тоже вскочила. Глаза — как щелочки.

— Пока он еще был жив, я побежала к вам за помощью. Я постучала и вошла в комнату, мистер Крим. Я видела мертвую женщину на стуле. Вам лучше не ходить в полицию, мистер Крим! Вам лучше остаться и помочь мне, иначе кое-кто узнает об этой несчастной женщине.

Тут я с досадой вспомнил, что, закрыв дверь утром, когда выходил первый раз из комнаты, забыл закрыть ее позднее, будучи в подавленном состоянии, после того, как принес от Лоуренса одеяла. Это только еще раз подтверждает то, что надо быть очень и очень осторожным. Я вспомнил, как отец частенько дразнил мать, говоря, что от женщины никогда и ничего не утаишь.

— Ну, что вы теперь скажете? — спросила миссис Мичер.

— Естественно, я помогу вам.

— Что будем делать с телом?

— Я знаю, как избавиться от него.

В животе противно заурчало.

— Прошу прощения, — сказал я, направляясь к дверям.

Она незамедлительно последовала за мной. Это мне совсем не понравилось.

— Куда вы идете?

— В туалет, миссис Мичер, — с достоинством ответил я.

Страшно неудобно, но во всем доме только один туалет — на первом этаже. Пока я сидел там, у меня было время обдумать все в спокойной обстановке. Лоуренс — не тот человек, чтобы кто-нибудь хватился его. Кто он такой был, чтобы кому-то беспокоиться, жив он или мертв? Есть, правда, наш хозяин, но он не будет задавать вопросов, пока исправно получает квартирную плату. Миссис Мичер в состоянии позаботиться об этом.

Отлично, тогда мы устроим этакие двойные похороны — и мисс Колгрэйв, и мистер Лоуренс отправятся в подвал, туда, за груду бесполезного хлама, в компанию к мисс Роббинс и к этой ирландке. Помощь совсем не помешает, когда придется тащить их по этой убогой лестнице. Разделяемое с кем-то удовольствие — двойное удовольствие, так говаривала мать, когда мы каждое воскресенье ходили в церковь.

Пока я, дергая за цепочку, пытался спустить воду, у меня появилась идея. Я снова вспомнил о десяти тысячах фунтов миссис Мичер. Это большие деньги и, так или иначе, я чувствовал, что заслужил их.

Она очень добропорядочная женщина — ее реакция на поведение Лоуренса доказала это. Кроме того, она меньше меня ростом. Флосси. Флосси Мичер. Флосси — Крим.

И, поднимаясь обратно, я приветливо крикнул:

— Я только за одеялом, Флосси. Не волнуйся. Я обо всем позабочусь, дорогая!

НАСЛАЖДАЯСЬ РОЛЬЮ

Оба они считали, что занимаются интеллигентным трудом; интеллигентным, пожалуй, громко сказано, но за прилавком им стоять не приходилось, это точно. Встретились они в совершенно прозаической обстановке, в приемной у зубного врача, — оба в темных пальто и костюмах: Гектор Ботрал — под глазами серые круги, словно пятна грязи, — и Стоунворд, измученный своей болезненной восприимчивостью.

На столике в приемной были разложены журналы. Ботрал и Стоунворд одновременно протянули руку за одним и тем же номером. Синхронно повернувшись, поглядели друг другу в глаза, — но лишь на мгновение.

— Пожалуйста, пожалуйста, — сказал Ботрал, поспешно отводя взгляд и убирая со стола руку.

Вот и все, что произошло между ними, однако упустить этого шанса Стоунворд не мог.

Когда Ботрал. вытирая с нижней губы струйку крови, показался на улице, Стоунворд, поджидавший под фонарем, сделал шаг ему навстречу. Ботрал резко отпрянул.

— Ну как, выдернули? Ужас, правда? Надо, чтобы боль испытывали только низшие организмы, как вы считаете? Может, зайдем выпить кофе?

— Нет, спасибо. Мне надо домой. Пенелопа ждет. Жена, — ответил Ботрал, тиская кушак своего пальто и глядя куда-то вдаль.

— Да, конечно, извините. Забываю иногда: это ведь только мне не с кем поговорить. У вас есть жена, что вам какой-то случайный знакомый, вроде меня?

— Нет, нет, постойте, — сказал Ботрал, снова вытирая губы платком.

Ботпал почувствовал дрожь: он просто не мог вынести, чтобы кому-то из-за него было плохо. Он стоял в нерешительности — кругом темнота, нижняя челюсть ноет, будто налитая свинцом. Стоунворд жадно вбирал в себя: эту смесь из чужих ощущений.

— Просто я подумал… У вас такое доброе лицо, — пробормотал он.

И, поддавшись нехитрой лести Стоунворда, Ботрал неуверенным шагом отправился с ним в маленькое кафе за углом — уютное, с широкими запотевшими окнами, пропитанное безыскусной прелестью старых городских таверн.

— Мне пломбу поставили, — сказал Стоунворд, показывая пальцем вылеченный зуб и радуясь, что нашлась тема для разговора.

— А мне вырвали.

Затем они сидели молча, слушая глухое звяканье грубоватых кофейных чашек. Стоунворд глядел на Ботрала, Ботрал — в сторону. Он сильно нервничал. Его безобразное морщинистое лицо напоминало лопнувший воздушный шарик — у Стоунворда лицо было гладкое, кожа плотно обтягивала скулы.

— Я вас узнал. В газете была фотография, — сказал Стоунворд нарочито будничным тоном.

Ботрала вновь охватила дрожь, с посеревшим лицом он достал из кармана пачку сигарет и закурил. Стоунворд жадно следил за каждым движением своего нового знакомого.