Смерть за стеклом

— Я слышал об одном гомике, — начал рассказывать Гарри, — у которого на руке было китайское изречение. Он считал, что это изречение переводится как: «Благородный искатель правды». Но однажды в забегаловке в Сохо познакомился с китаезой, и новый дружок его просветил. Оказывается, эти слова переводились иначе: «Мудила-мученик».

Гарри, Джаз, Сэлли и Келли громко заржали, Хэмиш и Мун улыбнулись. Красная от злости, с чайником в руке, Лейла прикусила губу, а Дэвид закрыл глаза, словно черпал силы из собственного внутреннего мира.

Потом Хэмиш похвастался кельтским крестом на руке. И вот наступила очередь Дэвида.

— У меня всего одна татуировка, — начал он таким тоном, словно сам этот факт свидетельствовал об изысканности вкуса и утонченности восприятия. — Но зато прекрасная. — Он приподнял штанину широких шелковых брюк и обнажил голень. Вокруг нее тремя кольцами вились начальные строки монолога «Быть или не быть...» из «Гамлета». — Никаких бабочек, тибетских закорючек, которые на поверку всего лишь список покупок в бакалее, или злобных драконов. Вместо этого — самое доходчивое выражение абсурдности человеческого бытия, какое только знала бумага.

— В данном случае кожа, — поправил его Джаз, но Дэвид проигнорировал замечание.

— Экзистенциализм. За три столетия до того, как экзистенциализм был выдуман. Гуманизм в жестоком варварском мире. Лучик света, который с тех пор озарял столетия.

— Ну хорошо. А почему монолог написан на ноге? — спросил от имени всех Джаз.

— Потому что он спас мне жизнь. — Ясные глаза Дэвида смотрели не мигая, с неподдельной искренностью. — Переживая мрачные времена и не видя возможности продолжать существование, я пришел к мысли покончить счеты с этим миром. Поверьте, я решился на самоубийство.

— Решился, но не осуществил, — хохотнул Гарри. — Забавно.

— Не осуществил. Вместо этого я трижды за долгую ночь прочитал от корки до корки «Гамлета».

— Круто! Я бы предпочел укокошить себя, — заявил Гарри, но Дэвид пропустил это мимо ушей.

— Печальный принц, подобно мне, замышлял страшный акт самоубийства. Но возвысился над грешными мыслями и обрел высшее благородство.

— И поэтому ты остался в живых? — спросила Мун. Она явно хотела поддержать Дэвида в его исповеди. — Что бы с тобой ни было, все равно хуже, чем у Гамлета, быть не могло.

— Помню, помню, проходили в школе, — снова встрял в разговор Гарри. — Согласен, хуже «Гамлета» ничего не бывает.

— Заткнулся бы ты, Гарри! — возмутилась Мун. — Дэвид понял, что я хотела сказать. Правда, Дэвид?

— Понял и отвечу тебе так: и да, и нет. Не вызывает сомнений, что метания печального принца многому меня научили. Но я отказался от самоубийства не поэтому: просто, читая трагедию, я понял, что не желаю покидать мир, в котором столько красивого: стихотворный слог Шекспира, или цветок, или заря, или запах свежеиспеченного хлеба.

— Ты меня совершенно заморочил, — призналась Мун. — При чем тут, к черту, какой-то хлеб?

— Я верю, Мун, коль скоро человек открыт для красоты, он признает возможность прекрасного в любой из вещей. Поэтому я решил навсегда запечатлеть на себе слова молодого принца датского, который произнес их в миг своей самой глубокой печали. И таким образом напоминать себе, что мир красив, и отчаиваться в нем — значит наносить обиду Всевышнему.

Джаз хотел сказать Дэвиду, чтобы тот не слишком гнал волну, но промолчал: было в этом парне что-то неотразимо привлекательное, а в его колоссальном обмане откровенно вопиющее. И Джаз неожиданно почувствовал, что тронут.

Никто не знал, как себя повести. В очевидной искренности любви Дэвида к самому себе было нечто манящее. От такого истинного чувства нелегко отмахнуться. Оно начинало казаться почти благородным. И «арестанты» никак не могли решить, что им думать о Дэвиде. Все, кроме Келли.

Режиссеры пропустили эпизод, сконцентрировав внимание на общем плане, где Келли была спиной к камере. Однако полиция имела весь отснятый с разных точек материал, и хотя бы в этом детективам повезло. Один из операторов вел съемку в противоположном направлении, и, на счастье, запись не стерли. На экране возникли Келли, Хэмиш и Мун на оранжевом диване.

Келли улыбалась, весело и лукаво — весьма странная реакция на рассказ Дэвида, каким бы напыщенным он ни был.

— Она видела его татуировку раньше, — заключил Хупер.

— Пожалуй, — согласился инспектор.

День тридцать четвертый 10.00 утра

Пока остальные полицейские отправились проверять по Интернету и при помощи голосовых декодеров загадочную фразу «Один носатый корги», Колридж и его ближайшее окружение отвлеклись на время от Дэвида и вернулись к Вогглу.

— Зрителям подавали материал таким образом, что они вполне могли решить, будто во вторую неделю в доме находился всего один «арестант» — Воггл. — Колридж листал эфирный дайджест, который подготовила Триша с помощниками. — Воггл, Воггл, Воггл и опять Воггл!