Смерть за стеклом

– Им некогда задумываться. Все время уходит на то, чтобы ощущать. – Триша внезапно поняла, что в свои двадцать пять она заговорила как ее престарелый пятидесятилетний шеф. Далеко же она пойдет!

– Трогательно, – продолжал Фогарти, – они даже благодарят, когда мы как-то о них заботимся. Хотя все направлено на то, чтобы ребята сняли побольше одежды. Стокгольмский синдром.

– А, это когда заложники начинают любить собственных похитителей.

– Именно. Любить и доверять. Неужели эта девушка не понимает, что мы готовы сотворить из нее все, что нам заблагорассудится? И использовать как нам угодно?

– Это ясно, когда вас слушаешь. Но ребята вам верят. И зрители тоже.

– Зрители! Зрители еще хуже, чем мы! Нам, по крайней мере, платят за то, что мы кого-то обманываем. А зрители смотрят ради потехи. Понимают, что перед ними муравьи, которых сжигают под лупой. Но не возражают, чтобы мы тыкали в них булавками, пока они еще шевелятся. – Боб сердито посмотрел на застывшее на экране изображение Келли. – Эти дурачки считают, что их упрятали в кокон. Но на самом деле это окопы. Которые со всех сторон окружают враги.

День двадцатый. 6.15 вечера

«Сейчас два пятнадцать, – объявил Энди. – Пообедав приготовленной Джазом курицей с рисом и овощами, Сэлли просит Келли помочь ей покрасить волосы».

Джеральдина уставилась в экран, на который транслировалось изображение нескольких камер. Там под разными углами Келли втирала шампунь в «ирокез» Сэлли.

– Куда мы катимся? – вздохнула Тюремщица. – Я думала, что после сыра Лейлы ниже падать некуда. Но нет, рухнули еще ниже! Хорош сюжетец – деваха мылит волосы. Невероятные глубины долбаного телевидения. Когда-то в качестве заставки между программами давали гончарный круг. А сейчас сама программа – один гончарный круг.

Фогарти сжал зубы и продолжал заниматься своим делом.

– Какой ты хочешь план? Руки Келли на голове? Или общий?

– Выведи Сэлли на главный монитор: крупный план отражения в зеркале лица и все подряд с того момента, как она наклонилась к раковине.

Фогарти занялся кнопками, а Джеральдина продолжала рассуждать:

– Тяжелые времена. Завтра вечером выселение. Но не будет никакого выселения. Этот мудила Воггл лишил нас законного еженедельного оргазма. Полный штиль. Паруса опали. Никакой динамики – застой. Горшочек с виагрой пуст, и телеелдак не стоит.

Из звукозаписывающей студии показался Энди и налил себе чашку травяного чая.

– Может, объявить, как у кого с пудингом? – предложил он. – Дэвид приготовил суфле, но оно не поднялось. Это же интересно.

– Катись в свою будку! – оборвала его Джеральдина.

– Газза не доел, и это немного обидело Дэвида.

– Я тебе что сказала? Катись в свою сраную будку.

Энди моментально исчез, а Тюремщица продолжала ворчать:

– Вечно этот сукин сын куда-то лезет. Я его предупредила: озвучит еще одну рекламу пива – немедленно выкатится вон! В следующий раз возьму на диктора девку. Останови здесь!

Изображение на экране застыло. По вискам Сэлли сползали лохмотья пены. На срезе рамки виднелись ладони Келли. Сэлли до половины запихнула в рот мандарин.

– Давай дальше, только приглуши звук, – распорядилась Джеральдина.

Сэлли безмолвно двигала челюстью. Рот сморщился, на щеках появились ямочки. Затем губы раскрылись, и она облизала их языком.

– Чудесно, – обрадовалась Джеральдина. – Люблю немое жевание. А теперь, мой друг режиссер, убери с переднего плана мандарин и дай под картинку рассуждения Келли об эротичности массажа головы.

Фогарти чуть не подавился.

– Но… она говорила это совсем в другое время. Когда ребята ели приготовленную Джазом курицу с рисом и овощами. Если мы наложим ее голос на лицо Сэлли, может сложиться впечатление, что…

– Ну, ну, и какое же? – поинтересовалась Тюремщица.

– Что Келли получает удовольствие, массируя голову Сэлли.

– А у самой Сэлли, – подхватила Джеральдина, – судя по ее чмокающим губкам и влажному язычку, явно промокли трусики. Дорогуша, считай, что мы поймали полупристойный миг лесбийских ласк.

В аппаратной воцарилось тяжелое, смущенное молчание. А Джеральдина издала нечто похожее на торжествующий, радостный рык.

– Слушайте, мудилы, мы все в одной рейтинговой лодке. Но жалованье плачу вам я!

День двадцать второй. 6.10 вечера

– Как плохо, что вчера не состоялось выселение, – сказала молодая женщина. – Прошлое было потрясающим, хотя жалко, что Лейла ушла.

– Она позерка, дорогая, – ответил мужчина лет тридцати. – Чистая игра, она мне совершенно не нравилась.

Старший инспектор Колридж минут пять прислушивался к их болтовне, но так и не сумел понять, о ком и о чем они рассуждали. Похоже, говорили о хороших знакомых, но с каким-то удивительным пренебрежением.

– А вы что думаете о выселении Лейлы? – повернулся к нему Глин.

– Боюсь, что я ее не знаю. Это ваша приятельница?

– Боже мой, вы не знаете Лейлы? Вы не смотрите «Под домашним арестом»? – искренне удивился мужчина.