Пять тысяч лет назад Желтый Император Цветочного Царства воздвиг в честь богов первый храм. Он считал, что для самого Тьена храм этот был недостаточно пышным, и потому посвятил его Шан Ти – богу гор и рек. Скоро и другие правители стали строить храмы разным богам, только Тьену они их не воздвигали. Со временем вошло в традицию фигуру Тьена с несколькими конечностями воссоздавать только в глине или выводить тушью ее силуэт, но лик бога нельзя было ни изображать, ни даже описывать словами. Да и как мог простой смертный надеяться уловить и выразить лучистое сияние мудрости бессмертной сущности Тьена, источаемое его глазами и улыбкой, спрятанной в уголках губ? Как смог бы он передать гордую посадку его большой головы?
Тем не менее, люди искусства и служители веры нередко обсуждали между собой внешность Тьена, кое-кто даже пытался описать его неизъяснимую сущность, заимствуя для этого самые красивые магические черты низших божеств. Художники выставляли свои картины в селениях, позволяя всем – от местных мудрецов и поэтов до простых тружеников – сочинять и вывешивать рядом с ними стихи, фантазировать, в каком облике Тьен предстает перед их мысленным взором, или соотносить священный образ бога с неисповедимыми путями его, коими идя, он создал природу.
С течением веков религиозное поклонение Тьену ширилось, почитание его в искусствах и поэзии стало страстью и любимым досугом для многих людей. Некоторые из них считали, что не только запрет закрывает от них лик Тьена, главное заключалось в том, что познать его невозможно – как слепящий диск солнца или обратную сторону луны.
К этому склонялись многие… но не все.
Кое-кто задавался вопросом о естестве гораздо более древнего божества, сердце которого продолжало биться в самом центре Земного Мира.
Жрецы многих религиозных сект, почитавших Тьена, верили, что это сердце излучает разноцветные ауры – белую, черную, синюю или красную.
Синяя означала путь в наш мир.
Белая открывала дорогу в царство Тьена.
Черная вела в обитель смерти.
А красная…
Красная открывала доступ во Внешний Мир, туда, где властвовали могучие таинственные силы.
– Но
Красивые черты лица Кун Лао исказила невеселая гримаса.
– Конечно, знаю, тетушка Чен, – ответил он.
Остановившись на полдороги к двери их бамбуковой хижины, Кун Лао слегка повел рукой, чтобы высвободиться из тетушкиного захвата.
– Я ухожу учиться.
– Ты бы еще в озеро бросился, чтобы узнать, как тонут, – сказала она, не выпуская его руки. – Или, может, спрыгнешь с крыши храма в Джэки-чане, чтобы убедиться в том, что летать ты не умет ешь?
Кун Лао насупился.
– Это совсем не одно и то же. Я
– Ты его и не
– Откуда ты знаешь, – спросил он, – если никто никогда не пытался это сделать? Жрецы не умирают.
– Но и не пытаются взобраться на священную гору, – возразила женщина, и слеза скатилась из узких ее глаз по обветренной, морщинистой коже щеки. – Ты ведь сам знаешь, знамение было святым людям – а ты не из их числа. Подумать только! Это что же? Наскучило ему как-то воду таскать, встал столбом посреди деревни и вдруг решил наведаться к Тьену, чтобы поболтать с ним по душам? Скажите, пожалуйста, какой распрекрасный герой этот водонос Кун Лао. Людям воду из колодца по домам носит.
– Вовсе не так это было, – ответил высокий, хорошо сложенный юноша, нахмурившись еще сильнее.
– Да, – вздохнула она, – теперь я вижу, что безумие твое никак не меньше священной горы Ифукубе!
– Нет, тетушка, – возразил Кун Лао, потом взял в руку свисавшую на спину длинную свою косу цвета воронова крыла и поднес ее к глазам тетушки. – Скажи мне, что ты видишь?
Она как-то странно на него взглянула.
– Вижу… волосы моего сумасшедшего племянника.
– А еще что? – Он помахал перед ее лицом самым кончиком косы.
– Вижу, что в конце коса твоя перехвачена белой ленточкой вместо черной, которую ты обычно носишь. – Женщина пристально взглянула в глаза юноши. – Я не понимаю…
Он покачал головой.
– А я не могу объяснить.
Чен взяла руки юноши в свои и крепко их сжала.