Смертельная игра

Каннер нервно сглотнул; но когда он открыл рот, чтобы что-то сказать, удачный момент был уже упущен. Он увидел, что к ним идет Брунхильда Грюцнер — самая строгая сестра-хозяйка больницы. Он увидел, как на лице сестры Рупиус вместо ожидания появился испуг, а потом разочарование.

Сестра Грюцнер издалека поприветствовала их:

— Добрый вечер, герр доктор. — Потом, оглядев Сабину с нескрываемым неодобрением, отрывисто добавила: — Сестра Рупиус.

— Добрый вечер, сестра, — ответили они хором, бессознательно отодвигаясь друг от друга. Все знали, что сестра Грюцнер категорически не одобряла общения молоденьких медсестер с докторами. Эта женщина обладала необыкновенным даром замечать зарождающиеся романы.

Каннер дождался, когда шаги сестры Грюцнер затихнут вдалеке, и попытался возобновить прерванный разговор.

— А вы знаете, что в самый первый раз «Волшебная флейта» была поставлена именно в этом театре?

— Да, — ответила Сабина Рупиус и сразу подумала, что, наверное, лучше было бы притвориться незнающей. — Да, я это знаю.

Они оба улыбнулись, но не могли не заметить обоюдной неловкости. К счастью, от этой щекотливой ситуации их спасло неожиданное появление нескольких людей из кабинета Грунера. Носильщики в коричневых фартуках несли большие ящики к лестнице.

— Он уходит из больницы? — прошептала Рупиус.

— Похоже, уже ушел, — ответил Каннер, заглянув в кабинет.

— Ваш друг будет очень рад.

Штефан засмеялся:

— О, да! Надо признать, Грунер и Макс никогда не ладили.

— Интересно, что случилось?

— Эта проверка… Видимо, его уволили.

— Или он сам ушел.

— Да, так неожиданно.

— У нас будет новый профессор?

— Да, будем надеяться, что новый окажется лучше старого.

Кивнув носильщикам у лестницы, они стали спускаться на первый этаж. Хотя они не разговаривали, молчание уже не было неловким.

Когда они спустились в фойе, Каннер вдруг почувствовал, что нужно немедленно что-то предпринять. Они выйдут на улицу и отправятся каждый в свою сторону: она — в Йозефштадт, он — в Мариахильф. Он должен что-то сделать, должен.

Вечер был приятно теплым, и они оба остановились на крыльце больницы. Сабина Рупиус посмотрела на своего спутника — ожидание опять светилось в ее взгляде.

— Сабина… — произнес Каннер. — Вы хотели бы сходить в театр? Завтра вечером? Конечно, я пойму, если…

— С удовольствием, Штефан, — просияв, сказала сестра Рупиус.

— Что ж… прекрасно. Это замечательно, — пробормотал Каннер.

Они стояли некоторое время, глядя друг на друга, а потом Сабина произнесла:

— Мне пора.

Она быстро оглядела двор и, убедившись, что вокруг никого нет, протянула Каннеру руку. Он взял ее и поцеловал пальцы.

Сестра Рупиус улыбнулась, повернулась и неторопливо пошла — ее бедра грациозно покачивались при каждом шаге.

78

Амелия Лидгейт стояла у своего новенького лабораторного стола. Круглая трубка из красной резины спускалась от газовой лампы к старенькой горелке Бунзена, а около большого микроскопа стоял ряд пустых пробирок. Вся поверхность стола была покрыта выбоинами и царапинами, из чего Либерман заключил, что мисс Лидгейт купила этот гигантский предмет мебели в одной из лавок старьевщиков, располагающихся рядом с больницей.

Шторы были открыты, и мансарда была залита солнечным светом. Волосы молодой гувернантки были стянуты на затылке, но цвета их переливались особенно восхитительно — пряди цвета охры, ржавчины и золота. Как обычно, она была одета просто, но элегантно: скромная белая блузка и длинная серая юбка. Она казалась стройной и гибкой и держалась с обезоруживающе хрупким достоинством.

— Я принес ключи, — сказал Либерман.

Опустив руку в карман, он вытащил два конверта и передал их мисс Лидгейт. Она открыла оба и выложила ключи на свой лабораторный стол.

— Тот, который больше — от гостиной, — продолжал Либерман. — А маленький — от японской шкатулки фройляйн Лёвенштайн.

Амелия Лидгейт взяла большой ключ и взвесила его в правой руке. Потом она подняла его над головой и стала рассматривать на свету. Выражение ее лица было сосредоточенным.

— Что вы ищете? — спросил Либерман.

Мисс Лидгейт не ответила. Она была абсолютно поглощена своим занятием. Осторожно положив ключ на стол, она взяла маленький ключ и повторила процедуру взвешивания и осмотра.

Либерман не мог не восхититься ее фигурой. Во время болезни, когда у нее не было аппетита, она была очень худой, а сейчас ее формы становились более округлыми. Ее маленькая грудь и изгибы бедер стали более заметными. Рассматривая ее тело, он почувствовал дрожь возбуждения, которая сразу вызвала у него чувство вины. Он вспомнил Кэтрин, разглаживающую на бедрах больничное платье, — намек на сексуальное желание, сдерживаемое ее волей; ее босые ноги и молочно-белую кожу на лодыжках…

— Очень интересно, — произнесла наконец Амелия Лидгейт.

— Что интересно? — спросил Либерман, немного робко из-за острого чувства вины.

И снова молодая женщина не ответила. Но Либерман не обиделся. Она явно была погружена в свои мысли. Кроме того, в данный момент он был рад, что не находится под прицелом этих внимательных глаз.