Смертельная игра

Я описываю его. Не успеваю начать, как Берю останавливает меня.

– На нем были штаны из габардина, подстриженные снизу, и серая поношенная куртка из велюра, так?

– Да.

– Ну вот, старик, слушай, что я тебе скажу, я заметил этого хмыря еще в Панаме. Он стоял у зала ожидания, в котором ты был, и, похоже, наблюдал за тем, что происходило внутри.

– 0'кей! Забирай малышкин сундук и мой, – говорю я. – Мы остаемся.

– И что ты будешь делать на шпалах в этой глуши?

– Действовать! – отрезаю я.

– Кое для кого спектакль закончился после первого действия, – острит Толстый.

Глава II, Что называется, пойти проветриться

– Эй, там! Куда вы претесь? – ревет начальник поезда. Он собираетс исполнить для нас концерт Генделя для тяжелых мотоциклов, этот жеденачальник. Видно, возомнил о себе невесть что, с тех пор как уронил одну из своих пассажирок.

Чтобы его успокоить, я целомудренно обнажаю удостоверение.

– С этого надо было начинать, – брюзжит он.

– Отправляйтесь дальше, – распоряжаюсь я. – На ближайшей станции сообщите властям, а я пока займусь предварительным осмотром.

Электровоз вещает общий сбор длинным свистком в два пальца, и, когда все занимают свои места, поезд трогается.

Мы остаемся на насыпи одни-одинешеньки: Берю, я и два чемодана – бесхитростная картина.

– Ну и что мы будем делать в этой дыре? – спрашивает мой напарник, бесконечно далекий от прелестей пастушеской жизни.

– Ты, – говорю я, – разобьешь лагерь возле тела барышни.

– Зачем?

– Будешь отгонять мух, пока не налетят слепни из жандармерии.

– А ты?

– За меня не беспокойся!

Я карабкаюсь по откосу и выхожу на автостраду, которая проходит совсем рядом. Отсюда я замечаю славного выродка, который трусит из глубин вспаханных земель верхом на тракторе.

Он видел, как остановился поезд, и, догадавшись, что произошло что-то необычное, бросил землю-кормилицу, чтобы разнюхать, в чем тут дело.

Это порядочный уродец тридцати лет, но выглядит он вдвое старше, бикоз оф пяти литров кальвадоса, которые засасывает ежедневно. У него больше нет ни перьев на тыкве, ни клыков в пасти, в нем вообще не осталось ничего человеческого. Буркалы лезут из витрины, а шнобель такой красный, что, перед тем как идти на похороны, его необходимо начищать кремом Черный Лев.

– Чего это тут такое? – осведомился он голосом, тарахтящим, как шарикоподшипник.

– Поезд, – информирую я со знанием дела.

– Но он же того, тю-тю, – возражает наш разумный сеятель злаков.

– Да, раздавив предварительно кое-кого своими смертоносными колесами.

– Вот б...! – сочувствует механизированный хлебороб.

– Вы это сами видите. Послушайте, дорогой мой, не заметили ли вы, чтобы одновременно с поездом здесь останавливалась машина?

– Ну да.

– Какая это была машина?

– Серая, с брезентовым верхом.

«Мерседес», перевожу я про себя, так как бегло говорю по-сельски, видно, в прошлой жизни я был петушком на навозной куче.

– Точно, – кокетничает целинник. – «Мерседес-190»! От удивления я теряю способность соображать. Забавно, потрошитель равнин разбирается в иностранных легковушках.

– Не видели ли вы одного пассажира, который спустился бы с насыпи и сел бы в этот «Мерседес»? – спрашиваю я. – Седого бы месье в велюровой куртке и галстуке?

– Я видел двух пассажиров, которые бы спустились с насыпи, – дает исчерпывающий ответ последователь Пармантье7, – того, о котором вы болтаете, и еще одного, молодого, в дождевике и воскресном картузе.

Тысяча против десяти за Берюрье, ребята. Толстый, человек благородной наружности и плебейского вида, точно восстановил картину трагедии. Юноша в картузе выбросил Клер. Oтидестилетний исполнил для меня свой номер, и, пока я мерил шагами железнодорожную насыпь в поисках малышки, эти два месье воспользовались общим возбуждением для того, чтобы скромно удалиться. Их ждал автомобиль.

И этот автомобиль во время пути подавал сигналы, чтобы указать нападавшим, что поезд приближается к намеченному месту. Уверен, что очень скоро мне самому придется здорово попахать.

– В каком направлении ушла машина? Прокладчик борозд описывает рукой движение, которое может вызвать в памяти центрифугу стиральной машины.

– Развернулась. А потом фьюить туда. Туда означает – в сторону Панамы.

– Спасибо.

С мрачным от мыслей челом я возвращаюсь к Берюрье и закрепляю его триумф рассказом о свидетельских показаниях деревенского пентюха.

Жиртрест качает апоплексическим рылом.

– Я чуял это, – говорит он с достоинством. Таков он, Берю, всегда сдержан и строг в сложных ситуациях.

– Все это очень печально, – продолжает он, указывая на брезент. – Милая несчастная куколка! Она напомнила мне одну артистутку, которую я видел в одной театральной пьесе. Как ее звали, я не помню, а пьеса называлась «Причуда Альфреда» де Мюссе. По названию я вообразил, что это должно быть смешно. И что ты думаешь, вляпался в такую тягомотину. Бабы болтали, как дамочки из высшего света, которые стараются запудрить тебе мозги. Нет, все-таки я предпочитаю киношку. Слышишь, позавчера я видел Брюта Ланкастрата в одном фильме, ну вот играет, не оторвешься.